Новые задачи: служба за границей

Читайте первые части: Известие о войне

Полк связи 27 армии, в которую входила и наша 202 стрелковая дивизия, расположившаяся в военном городке, на окраине Винницы. Видевший немало на своем боевом пути полк теперь, в мирное время, решал новые задачи. Начался переход к мирной жизни, в основе которой лежала учеба и вечная задача армии — подготовка к возможной новой войне. Для офицеров-фронтовиков эти новые задачи часто оказывались нелегкими.

Многие офицерские качества, так необходимые на фронте: мужество, смелость, умение находить решения в сложной боевой обстановке, хорошие практические навыки, в мирное время уходили на второй план.

Теперь, прежде всего, ценилось образование, строевая подготовка, внешний вид, политические качества, которые хорошо проявлялись на собраниях, политических занятиях, умение организовать и проводить обучение, воспитание, поддерживать строгую дисциплину среди подчиненных.

Первой подножкой было образование. После войны в армии осталось мало кадровых офицеров, имеющих нормальное военное образование. Большинство было призвано с запаса, а многие выросли из сержантов или солдат, закончив 2-3 месячные курсы.

Не требовался на передовой и безукоризненный внешний вид. На передовой офицера часто можно было узнать только по офицерскому ремню. На привычных телогрейках мало кто носил погоны. После Ясоко-Кишиневской операции, когда ввиду высоких темпов наступления тылы отстали, многие, вместо разорванного обмундирования носили гражданские пиджаки, трофейные брюки. Нам стали выдавать румынские рубашки, используя захваченные румынские склады. Не менялась только пилотка со звездой.

Не требовалась и строевая подготовка. Конечно, ни у кого не было навыков в организации учебы и проведения занятий, как это понималось в мирное время. Помню, вскоре после окончания войны, когда мы были в Венгрии, к нам приехал в батальон связи, проверяющий из армии. Он хотел проверить, как у нас идет боевая подготовка. У нас ее вообще не было, и по этому поводу он составил крайне неприятный акт. Мы потом ломали голову, чему учить наших солдат, которые воевали не один год и прекрасно знали все, что необходимо солдату-связисту.

Методы поддержания дисциплины на фронте были неподходящими в мирных условиях, да и сами условия боевой обстановки дисциплинировали всех лучшим образом.

Недопустимое в мирное время состояние “слегка пьян” не осуждалось на передовой. Ведь спирт выдавался по наркомовской норме 100 грамм в день. Конечно, старшины на фронте знали способы, как создать запас для своего командира. Иногда в городке я встречал своего фронтового товарища, лейтенанта Ковалева, который теперь служил в соседней части и с сожалением видел, что он все больше уходит в пьянку, редко бывая трезвым. Таким был парадокс: годен в военное время и негоден в мирное.

Мой учебный взвод состоял из солдат с образованием 4-5 классов. Таковы были последствия войны. С трудом постигали они ту технику, которую изучали. Солдат с 8 летним образованием считался у меня профессором. Таких было двое. Они помогали мне. Лишь поздним вечером я добирался до кровати.

Наступало воскресенье, и уже хотелось надеть какой-нибудь гражданский костюм, но с фронта я привез только хороший гуталин. Еще на фронте ротный сапожник пошил мне прекрасные хромовые сапоги, и они с его помощью, были неотразимы.

Еще у меня были красивые синие брюки-бриджи, выменянные у одного знакомого офицера. Он нашел их вместе с кителем где-то на чердаке. Очевидно, все это принадлежало немецкому летчику. Белый свитер был куплен на рынке. Таким образом, я приобрел вполне джентльменский, как я думал, вид.

Дела мои шли неплохо, и начальство было довольно мною. Пришел приказ об организации занятий с офицерами по повышению уровня образования. Создавались кружки, приглашалась преподаватели, изучалась школьная программа. Возник даже кружок английского языка, в который вошел командир полка, начальник штаба и я, командир учебного взвода, который имел достаточно высокое образование.

Прошло полгода. Это было время, когда я с трудом приобретал необходимый жизненный опыт, который не успел приобрести до армии. Он давался нелегко, и я набил немало шишек, постигая его. Но вот пришла весть о расформировании полка. Началось увольнение в запас офицеров. Меня вызвали в отдел кадров, и кадровик сказал: «Ну, парень, приехал ты с фронта и поедешь опять на фронт!» Я получил назначение в батальон связи 35 гвардейского корпуса, куда на фронте входила и моя дивизия.

Штаб корпуса стоял в городе Черновицы, в Северной Буковине, в то время охваченной бендеровским движением. Там продолжалась партизанская война, отголоски которой скупо долетали до нас. В Черновицах я разыскал мой новый батальон связи. Он стоял на окраине города, в поселке Роша.

После моего доклада о прибытии к новому месту службы, начальник штаба приказал провести меня по поселку, чтобы я выбрал себе виллу. Я воспринял это, как шутку. Но оказалось, что он не шутил. Первая же вилла, на каменном фасаде которой было вылеплено «Мария», показалась мне дворцом.

Она была одноэтажной, с большим подвалом и состояла из 5 комнат. Походив по пустым комнатам, я нашел две лежанки, из одной я сделал стол, а другая стала кроватью. Со временем я заколотил четыре комнаты, так как в такой огромной пустой квартире жить казалось неуютно.

Поселок Роша весь состоял из вилл, в недалеком прошлом принадлежащих богатым румынам.

В один прекрасный день уже после войны, власти дали румынам неделю, потом еще трое суток для сборов, после чего они должны были уехать в Румынию. Конечно, они не уехали и тогда им еще через 24 часа подали транспорт и они уехали.

Так, эти виллы, прекрасные усадьбы с садами, с асфальтовыми дорожками, металлическими оградами, окружающими эти шикарные владения, оказались собственностью КЭЧ армии.

Все офицеры батальона жили в этом сказочном поселке. Первый же вечер напомнил о фронте. Как только стемнело, за городом началась стрельба. Я различал и ружейные выстрелы, и пулеметную стрельбу. К утру стрельба утихла. Так повторялось каждый день, и постепенно стала образовываться привычка не замечать этого.

Штаб корпуса, где находился и узел связи, размещался в центре города. Черновицы оказался типично западным городом, с красивыми домами, большим парком, над которым возвышалось огромное необычное здание с разноцветной крышей. Это была резиденция митрополита. Главная улица сплошь состояла из ресторанов, кафе и магазинов. По вечерам, свободная от транспорта, она была заполнена гуляющей публикой. Ярко светились витрины, рестораны гремели музыкой. Но это была только видимость благополучия.

Здесь, как и везде в Союзе, после войны остро ощущался продовольственный кризис. Нехватка продуктов, промышленных товаров вплоть до спичек, гигантские цены представляли резкий контраст с видимым благополучием города. На окраине города по воскресеньям оживал огромный рынок, который был единственным местом, где можно было купить необходимое.

Но путь туда шел по улице, где тротуары были заполнены молодыми инвалидами войны. Десятки их, в солдатских гимнастерках, с орденами, медалями, нашивками о ранениях, безруких, безногих, иногда просто обрубков, сидели на тротуаре, протягивали руки к прохожим, хватали за полы шинели. «Браток, помоги» — слышалось отовсюду. Многие были пьяны. Это были наши товарищи-фронтовики, выбитые из жизни войной. Улица эта казалась бесконечной, идти по ней молодому, здоровому, было стыдно. Возникало желание убежать отсюда, чтобы не видеть этого человеческого горя людей, судьба которых оказалась такой безжалостной. Потом все они, как-то сразу, куда-то исчезли.

Узел связи, где мне предстояло работать, был оборудован еще фронтовой, довольно изношенной аппаратурой, и солдаты на нем работали все те же, фронтовики. Некоторые служили уже седьмой год. Их почему-то не демобилизовали.

После того, как я долго втолковывал премудрости техники связи своим малограмотным солдатам в учебной роте, мне было теперь легко работать с техникой, и я взялся приводить ее в порядок. Мои способности были замечены и вскоре меня стали приглашать и на городской узел связи, когда они не могли наладить собственную аппаратуру. Офицеры на узле все были опытные, воевали, но встречаться на фронте нам не приходилось.

Оказалось, что один из офицеров, лейтенант Горох, и был тем офицером, которого направили в штрафной батальон за самовольно переданное телеграфисткой сообщение о наступлении мира. Теперь это вспоминалось со смехом, но тогда им было не до смеха.

В штабе нашего корпуса — ЧП. Пропал начфин с деньгами для всего офицерского состава штаба. Утром он ушел в банк и больше не вернулся. Его поиски начались на следующий день, но оказались безрезультатными. Начальник штаба генерал Шафаревич поднял на ноги все корпусные службы. По городу ходили патрули, под наблюдением был вокзал.

Прошла неделя. Потом месяц и случай этот стал забываться. Но наступило время ревизионных проверок. Ревизоры старших штабов начали съезжаться в наш гарнизон и проверять финансовые службы частей. Был арестован начфин нашего батальона связи за финансовые мошенничества, и мы все присутствовали на его показательном процессе, где он получил 10 лет. Через некоторое время был арестован и сам начальник штаба генерал Шафаревич. Со временем история эта забылась, но вдруг пришло известие, что начфин корпуса, укравший деньги, был задержан в Москве. Его привезли в корпус и судили.

Мы узнали его удивительную историю, больше похожую на анекдот. История эта такая. Получив в банке 250.000 рублей, начфин не собирался их воровать. Он положил в сумку 200.000, а не поместившиеся 50.000 завернул в пакет.

К своему несчастью, он любил пиво и никогда не проходил мимо пивнушки, не выпив кружки пива. Как на грех по пути в штаб ему попалась такая пивная. Выпив там пару кружек, начфин продолжил свой путь, но вдруг вспомнил о пакете с деньгами. Его не было. В пивнушке он положил пакет на столик, где пил пиво. Прибежав обратно в пивную, он увидел, что новые любители пива уже сидели за столиком, отодвинув мешающий пакет. Схватив его, начфин подумал о своем ангеле-хранителе, который спас его от тюрьмы. От такой радости он зашел в кафе, чтобы поблагодарить судьбу. Пакет с деньгами снова пропал, и начфин не мог вспомнить, где он его оставил. Все равно получалась тюрьма. Оставалось одно: с оставшейся суммой бежать. При встрече с сестрой, за которой следили, его арестовали. Так драматически закончилась эта смешная и горькая история человека, который очень любил пиво.

Понемногу налаживался мой быт. В моей шикарной вилле уже была канистра, вилка, ложка, которые мне подарили долгожители батальона. Но и проблем было немало. Не хватало денег, нечем было отапливать жилье. Все фронтовые деньги, которых мы на фронте не получали, нам было предложено пожертвовать в фонд обороны.

Началась компания по добровольной подписке на госзаем. Это был неприятный спектакль, который длился мучительно долго. Нас выстраивали на плацу. Перед строем ставили столик, за который садился комбат и замполит. Долго и нудно проходили уговоры подписаться на оклад-два. Одни молчали, другие начинали вспоминать, что не дают дров для отопления, что задерживают присвоение очередных званий.

Комбат тут же давал команду своему зам. по тылу выписать 0,25 кубометра дров жалобщикам, обещал выяснить, почему задерживают присвоение очередных званий.

Но итог был всегда один. Все подписывались, устав стоять и зная, что в противном случае в кабинете комбата индивидуальным методом будет достигнут тот же результат.

Но, в общем, это были мелочи жизни. Серьезней обстояли дела, когда приходилось ездить в командировки. Жизнь за пределами города была довольно опасной и тот, кто проявлял халатность, терял бдительность, часто платил жизнью. На заготовку дров в лес ездили, как на войну. Одни валили лес, другие лежали в обороне, прикрывая работающих. Случались нападения и в городе. Наш новый офицер погиб в командировке, когда поезд, на котором он ехал, был пущен под откос в Карпатах.

Случай уберег меня, когда я должен был ехать в командировку во Львов. В этот день я не достал билета на поезд. И этот поезд под Львовом был также пущен под откос.

Помню случай, когда по телеграфу нам перестал отвечать Станислав, где стоял, штаб нашей армии. Оказалось, что в город вошли бендеровцы, и весь штаб занял оборону.

К нам в батальон с проверкой собралась ехать комиссия министерства обороны. Батальон спешно готовился к встрече.

Проверка началась, и подошло время боевых стрельб. Комбат волновался, так как здесь мог случиться конфуз. Как назло, в этот день лил дождь и свирепствовал холодный, порывистый ветер.

Офицеры были разбиты на смены и по очереди стреляли. Результаты были плачевны. Выполнить упражнение удавалось немногим. Подошла и моя очередь. Я к этому времени стал чемпионом корпуса по стрельбе из пистолета на корпусных соревнованиях и комбат за меня не беспокоился.

То ли погода, то ли настроение общего провала повлияли на мою стрельбу. Я выполнил упражнение с оценкой «хорошо».

Комиссия покинула стрельбище, а мы были построены и, опустив головы, ждали справедливого гнева комбата. Он нервно ходил вдоль строя и молчал. Затем последовала команда: «Смирно!», «Старший лейтенант Бабич выйти их строя!» Затем последовали слова комбата: “Выношу вам выговор! Они никогда не умели стрелять, но вы…”

Вскоре одна из наших дивизий получила название воздушно-десантной, и все мы стали частыми гостями на аэродроме. Нас обкатывали на самолетах. А мне опять предстояла новое место службы. Меня вызывали в отдел кадров армии по поводу замены офицерского состава, проходящего службу за границей.

В Станиславе я пошел на прием в отдел кадров. В большом зале перед прилавком, за которым сидели кадровики, стояли две очереди. Одна — возвращающаяся из заграницы, другая — кандидаты для замены. Когда я подошел к прилавку, кадровик взял мои документы, а затем показал на одного офицера из другой очереди:

«Смотри, у него на пальце кольцо! Ты видишь, как они там разлагаются?»

Да, я видел этот признак разложения и ждал продолжения разговора. Но кадровик ограничился только этим замечанием, которое призывало меня к бдительности и стойкости перед заграничными соблазнами.

Поезд пришел в Вену на восточный вокзал уже в сумерках. Нас встречали офицеры штаба Центральной группы войск (ЦГВ). Привокзальная площадь была ярко освещена огнями реклам и мощными светильниками. Это было первое указание на то, что Вена — город капиталистический, но со времен войны в ней находятся советские войска, называющиеся оккупационными.

После проведенных бесед мы уже знали о коварствах капиталистического мира, американских и других спецслужбах, готовящих для нас сети. Всему этому нам предстояло противостоять, проявляя высочайшую бдительность, стойкость и хранить нерушимую верность социалистической Родине, партии и государству.

Нам было запрещено посещение театров, кинотеатров, ресторанов, кафе, увеселительных заведений. Запрещалось общение с иноподдаными, запрещались браки с иностранками. За нарушение — высылка в Союз за 24 часа. И все же нам увидеть благополучную капиталистическую страну было интересно, тем более тем, кто воевал здесь.

Следующее утро было посвящено посещению штаба группы войск, где мы получили назначение в части и небольшую сумму валюты, как аванс. Стоя на площади, я решал, как мне из Бадена, где стоял штаб группы войск, добираться до Бад-Веслау. Расстояние было небольшое.

Взгляд мой уперся в десяток стоящих и скучающих такси. Именно это оказалось моим первым нарушением установленных правил. Конечно, смотреть на такси не возбранялось, да и прямых указаний не пользоваться такси я не припомнил, поэтому посчитал, что самым разумным способом добраться до части будет на такси. Так я и поступил.

Скоро такси остановились у ворот воинской части, и шофер сказал, что мы приехали. Я спросил у него, почему он думает, что мне нужна именно эта часть?

Он указал на мои петлицы и эмблемы. Тайну моей поездки шофер разгадал просто. Не было для австрийцев и секрета, что за часть находится за закрытыми воротами.

Комбат, когда я доложил о прибытии, уже шел на совещание и приказал мне быть на нем. Я попал «с корабля на бал». Совещание он начал с вопроса о соблюдении, бдительности и привел пример, что даже вновь прибывшие офицеры начинают службу с потери этой бдительности. Комбат сказал: «Представляете, к нам офицеры начинают уже прибывать на австрийских такси!» Я поймал осуждающий взгляд одного майора, который потом оказался замполитом.

Общежитие офицеров батальона, куда меня проводили, находилось в отеле, на первом этаже которого был ресторан. В одной из комнат мне показали на свободную койку, шкаф.

Вторую койку занимал один из командиров рот, капитан Горшков. В других комнатах по двое располагались остальные офицеры, с которыми у меня вскоре установились дружеские отношении. Меня предупредили, что следует остерегаться капитана Павленко, оперуполномоченного СМЕРШ в батальоне.

Вскоре случился инцидент, когда кто-то открыл дверь в коридор и ударил ею капитана, который находился за дверью. Его манеру подслушивать уже знали все.

Постепенно я узнавал незнакомые мне детали быта офицеров за границей.

Как-то вечером двое из них надели шинели и с чемоданчиком куда-то ушли, но вскоре возвратились. Из чемодана на стол в общей комнате появилось несколько бутылок, апельсины, яблоки, закуска. Они села за стол и принялись за дело. Никаких приглашений никто не получал. Исключение сделали только для меня.

Постепенно, один за другим к нам присоединились все остальные. Заиграл проигрыватель с пластинками Петра Лещенко, которого нельзя было слушать дома, а здесь его любили.

Над столом густел сигаретный дым, шли разговоры, рассказы о случившихся историях, старожилы рассказывали о тех временах, когда еще все разрешалось.

В этот день капитан Павленко уехал по своим делам. Мне было интересно слушать все это. Я узнавал, как можно было обходить запреты, где были безопасные места, что бы зайти выпить пива, а каких мест следовало избегать. О себе никто особенно не распространялся, так как все знали, что за столом находится и «стукач», а может и не один.

Кто-то рассказывал о былых встречах с офицерами союзных войск, которые происходили в ресторанах, о дружеских выпивках. Наших уважали в то время, как главных творцов победы.

Я узнал о правилах, которые установились в общежитии. Каждый, кому приходила охота, шел в ресторан с черного хода и брал выпивку и закуску. Никакой очередности или последующих взаиморасчетов не существовало. Все это напоминало коммуну, и было возможно лишь потому, что в Австрии офицеры жили много богаче, чем их собратья в Союзе.

 Однажды, не пришел ночевать мой напарник по комнате Николай Горшков. Я подумал, что он уехал в командировку, но оказалось все иначе.

К КПП подошла австрийка и попросила вызвать капитана Колю. Фамилии она не знала, поэтому уточнила так: «Вызовите капитана Колю с длинным носом». Она изобразила его нос рукой, так как не знала, как сказать это по-русски.

Этот нос стоил капитану высылки за 24 часа и всех последующих неприятностей. Говорили, что с австрийкой он был знаком еще в те времена, когда это не запрещалось.

К сожалению, таких случаев, когда советским военнослужащим приходилось испытывать свою вынужденную неполноценность, было немало. Мне не раз еще приходилось с ними встречаться и краснеть перед австрийцами за тех ревнителей установленных порядков, которые крепко дискредитировали вчерашних освободителей и победителей в войне с фашизмом.

При всем этом нужно сказать, что австрийцы относились к русским с симпатией и уважением, и мы это чувствовали везде. Безусловно, они понимали, в каком униженном положении вынуждены были находиться советские военнослужащие по сравнению с военнослужащими других стран.

 

Продолжение следует.

Текст прислал для публикации на www.world-war.ru автор воспоминаний.