Нелепая потеря

Издали показалось, что домики стояли пустыми, вокруг них — ни души. Но когда мы подошли поближе, то увидели тщатель­но замаскированные автомашины, лошадей у коновязей, сну­ющих в разных направлениях бойцов. Встретил нас молодой красивый лейтенант, стоявший непринужденно, заложив пальцы рук за туго под­поясывавший гимнастерку ремень.

Связной, как видно здесь свой человек, обратился к нему не совсем по форме:

— Товарищ начштаба, вот младшего лейтенанта привел, направлен к нам в полк.

Слово «к нам» он произнес как-то особенно значительно, однако меня удивило другое: лейтенант — начальник штаба полка! Что-то о по­добном и слышать не приходилось. Но надо было представляться:

— Товарищ лейтенант, младший лейтенант Сергеев прибыл в 617-й стрелковый полк для прохождения дальнейшей службы в должности командира стрелковой роты.

— Здравствуйте. Сироткин Петр Иванович.

Обменялись рукопожатиями. Не знал я в ту минуту, что пожимал руку человеку, который станет одним из моих ближайших друзей.

Из завязавшегося разговора выяснилось, что командиры рот в пол­ку очень нужны, ибо некоторыми ротами командуют старшины. Одна­ко только командир полка может решить, дать ли мне роту сейчас, или придется подождать до прибытия пополнения. Выяснилось также, что командир полка капитан Гриднев находился на КП в селе Пригаровка и что лучше всего воспользоваться полуторкой, которая повезет сейчас туда патроны.

Сироткин поинтересовался, есть ли у меня оружие. Узнав, что есть карабин, похвалил:

— Штука удобная в походе и в окопе. Но для ближнего боя командиру необходим револьвер или пистолет. Только где бы их достать?

Лейтенант на минуту задумался.

— Постойте, сейчас найдем выход, — сказал он, увидев проходившего мимо военврача с двумя шпалами в петлицах.

— Товарищ Вилиг, — твердо, несмотря на разницу в званиях, сказал лейтенант, — у меня просьба: снимите, пожалуйста, свой пистолет и передайте его младшему лейтенанту. Он идет командовать ротой.

— Товарищ начштаба, а как же я без оружия?

— Обещаю, что скоро вам что-нибудь подыщем. Берите, младший лейтенант, и бейте без промаха.

Принял я от врача отличный пистолет ТТ и не расставался с ним бо­лее двух лет. По предложению лейтенанта Сироткина оставил я в штабе полка чемодан, явно более пригодный для поездок на курорт, перебро­сил через плечо полевую сумку и уселся рядом с шофером в кабине по­луторки.

— Езжай быстро, — напутствовал Сироткин водителя. — Помни, что дорога, особенно на бугре, пристреляна фашистами. Попадешь под ми­нометный или артиллерийский обстрел — не вздумай останавливаться или поворачивать назад — пропадешь. Меняй только скорость. Ясно?

Поехали. Вот и бугор, о котором шла речь. Машина то и дело под­прыгивала на ухабах, но водитель не снижал скорости. Еще несколько сот метров — и мы въехали в село. Остановились у дома, где находился командир полка. Вошел в дом и увидел моложавого, с симпатичным ху­дощавым лицом человека, которого на гражданке никогда не принял бы за командира, занимающего такую высокую должность. Только доброт­ная, хотя и видавшая виды, коверкотовая гимнастерка да безупречная строевая выправка безошибочно выдавали в нем кадрового военного.

Капитан расспрашивал меня, тактично делая вид, что не замечал, как я невольно вздрагивал от близких разрывов мин: фашисты вели бес­порядочный, непрекращающийся минометный огонь по селу.

— Это — беспокоящий огонь, — спокойно пояснил Гриднев, когда мина шлепнулась где-то рядом, словно речь шла о елочной хлопушке.

— Вот что, товарищ младший лейтенант, — сказал капитан после не­продолжительной беседы. — Несколько дней вы будете при мне для отдельных поручений. Попривыкнете, тогда и получите роту.

Когда стемнело, приехал верхом на кауром жеребце Сироткин. Ми­нометный обстрел продолжался, но уже не производил на меня особого впечатления. Едва сели ужинать, вошел командир — танкист:

— Хочу проститься, товарищ капитан. Перебрасывают нас на другой участок фронта.

— Очень ты меня огорчил, друг, — ответил Гриднев. — Совсем другая жизнь, когда знаешь, что у тебя за спиной «коробочки». Ну, сие от нас не зависит. Желаю одного: будь здоров!

Вот так просто, силой приказа и обстоятельств, сходились и расходи­лись на войне люди. Только что вместе, плечом к плечу стояли на одном огневом рубеже, а теперь разлучила судьба фронтовых побратимов, и никто не знал, увидятся ли они когда-нибудь вновь. Не оставалось даже времени на то, чтобы посидеть, проститься, как следует, сказать друг другу добрые слова.

Едва закрылась дверь за танкистом, вошли трое разведчиков, при­несли в вещмешке большую круглую противотанковую мину. Пояснили, что добрались до подбитых на «нейтралке» вражеских танков и там ее обнаружили. Похоже, что гитлеровцы уже успели оборудовать противо­танковое минное поле.

Гриднев сразу же оживился:

— А ведь это может означать, что на нашем участке противник пере­ходит к обороне. Нет ли немецкого боевого охранения около танков? Вот бы взять «языка»! (Мы тогда не знали, что 12 сентября враг уже на­чал наступление на кременчугском плацдарме. Поэтому и ушли от нас танки.)

Ночью поспать почти не удалось: нервы были напряжены, да и рас­положились мы пока для меня непривычно — прямо на полу, рассте­лив шинели. А главное, Гриднев и Сироткин разговорились вполголоса, вспомнили минувшие бои, вот я и прислушивался к воспоминаниям боевых командиров. Узнал немало интересного. Например, что под Мироновкой пьяные гитлеровцы устроили психическую атаку. У Гриднева хватило выдержки подпустить их на близкое расстояние и только тогда дать команду открыть огонь. «Похоже на то, что мы видели в ки­нофильме «Чапаев», — говорили командиры. — Но если по-честному, то психическая атака — не для слабонервных». Многие бойцы потом признавались, что едва выдержали напряжение, с трудом удержались от преждевременного открытия огня. Но уж потом-то, когда увидели, как валились под дружным огнем фашисты, как в панике бежали уце­левшие, поняли, что фашистских фанатиков лучше всего бить в упор, наверняка.

На следующий день Гриднев приказал мне сопровождать его при об­ходе переднего края обороны полка. С нами пошел также его адъютант лейтенант Токмачев — высокий и поэтому немного сутулившийся мо­лодой человек. Он неотступно следовал за капитаном, не снимая руки с висевшего на груди автомата ППШ — предмета всеобщей зависти, ибо такого надежного и удобного оружия в полку было еще очень мало.

Погода стояла солнечная, немцы прекратили обстрел Пригаровки, и как-то не верилось, что мы идем на передний край обороны. А когда дошли, то он, долгожданный, меня просто разочаровал. Вместо пред­ставляемых ходов сообщения, окопов в полный рост, дзотов и прочих фортификационных сооружений, о которых нам говорили на такти­ческих занятиях в университете и в лагерях во время сборов, я увидел наспех отрытые вдоль деревенской околицы, мелкие, по пояс, окопчи­ки. Перед ними проходила проселочная дорога, а за ней стеной стояла высокая перезревшая пшеница. Обзора практически не было. Только поднявшись из окопа на бруствер и став в полный рост, можно было разглядеть метрах в трехстах впереди два подбитых немецких танка, о которых шла речь вчера вечером, а за ними — деревеньку, выходившую в нашу сторону садами.

— Там немцы, — коротко бросил Гриднев.

Поколебавшись, я все же сказал ему, что по пшеничному полю гитле­ровцы могут скрытно подползти к нашей передовой и одним коротким броском оказаться в окопах. Внес и предложение: воспользовавшись тем, что ветер дует в сторону противника, поджечь пшеницу сразу вдоль всего занимаемого полком участка.

— Верно, — согласился капитан. — Только отдать такой приказ смогу, лишь согласовав его со штабом дивизии: там должны знать причину по­жара. Свяжусь со штабом дивизии немедленно, после того как осмотрим позицию противотанковой батареи.

Батарея располагалась метрах в двухстах от переднего края. Моло­денький лейтенант-артиллерист четко отдал рапорт. Гриднев поздоро­вался с ним как со старым знакомым. Стоим, разговариваем. Вдруг слы­шим со стороны противника минометный залп, зловещий свист мин над головой. Я их услышал впервые в жизни.

— Мины! — крикнул лейтенант. — Всем в укрытия!

И опять нас спасли щели, вырытые неподалеку от орудий, такие же узкие и глубокие, какие мы в свое время отрывали под Броварами.

Гитлеровцы точно засекли батарею. Несколько минут подряд вокруг нас рвались мины. Потом враг перенес огонь в глубину села, и тут же по­слышался треск автоматов. Было 12 часов 13 сентября 1941 года. Фаши­сты перешли в наступление на широком фронте в общем направлении на Полтаву и далее на Харьков.

Выскочив первым из щели, Гриднев крикнул командиру батареи:

— Отражать вражескую атаку! — и, обращаясь уже ко мне и адъю­танту, добавил. — Бегом на КП!

Добежав до своего командного пункта, Гриднев по телефону коротко доложил обстановку, выслушал указания и, положив трубку, объявил:

— Приказано отходить в общем направлении на станцию Кобеляки, сдерживая всеми средствами продвижение врага и нанося ему макси­мальный урон.

Полк начал отход, когда враг уже вошел в Пригаровку. Я старался держаться рядом с капитаном. Остаток дня и всю ночь шли мы в на­правлении железнодорожной станции Кобеляки. Временами попадали под огонь немецких минометов. А к утру выяснилось, что части переме­шались: в рядах нашего 617-го полка оказалось немало воинов из других частей. И наоборот, «исчезли» некоторые подразделения нашего полка. Только к обеду вышли к станции, но она горела и, как доложили выслан­ные туда разведчики, находилась уже в руках противника.

Гриднев собрал командный состав подразделений, каждому опре­делил маршрут, поставил задачу — собирать встреченных бойцов, ко­мандиров, отдельные группы, формировать из них команды и сосредо­точивать на сборном пункте в колхозном саду севернее станции, куда подойдут и походные кухни.

Мне удалось собрать около 100 человек. Зрительная память на карту у меня была хорошая. Мы точно пришли на место сбора вместе с доброй сотней бойцов и младших командиров, «найденных» по дороге и све­денных в отряд. Здесь нас действительно уже ждали походные кухни, и после сытного горячего обеда настроение у всех несколько поднялось.

В большом колхозном саду, раскинувшемся в низине у сильно за­болоченной речушки, под укрытием фруктовых деревьев собралось до шестисот человек. Капитан Гриднев, не мешкая, приступил к формиро­ванию подразделений и назначению командиров из числа тех, кого он лично знал и на кого мог положиться. В конце концов, пять или шесть командиров, в том числе и я, остались без войска.

— Вы — мой резерв, — объявил Гриднев. — Будете постоянно рядом.

Из пункта сбора станцию Кобеляки не было видно, ее заслоняла вы­сота, на склоне которой поспешно окапывались немцы. Это было так недалеко от нас, что можно было разглядеть мелькавшие лопаты.

В саду оказалось несколько обложенных дерном погребов, сейчас пустых, предназначенных, вероятно, для хранения яблок. Около одного из них Гриднев приказал построить сформированные подразделения, поднялся на погреб, как на трибуну, и произнес речь, яркость которой поразила меня. «Товарищи! Командование приказало нам занять стан­цию Кобеляки и оборонять ее от немцев, но враг оказался там раньше нас. Поэтому, чтобы выполнить приказ, необходимо решительной ата­кой выбить противника с его позиции, захватить станцию и удержать ее. Подумайте, товарищи: за нами — Полтава. Это моя родина. За нами — наша Родина. Мы защищаем ее, защищаем Советскую власть. Я сын рабочего и готов умереть за Советскую власть. Я смерти не боюсь. Я пойду в атаку вместе с вами…»

На этом речь Гриднева прервалась. Откуда-то из гущи деревьев поле­тела в нашу сторону цветная ракета, указывая, где скопились бойцы. И тут же на них, стоявших в тесном построении, посыпались мины. Один, второй, третий залпы. Произошло непоправимое — командир полка не выставил боевого охранения! На глазах у противника собрал остатки полка, которые попали под точный минометный огонь. Хорошая речь и плохие действия командира.

Когда грянул первый залп, Гриднев мгновенно оценил ситуацию и крикнул во весь голос:

— Строю — рассыпаться! Отходить к поселку!

После этого он соскочил с погреба на землю и оказался рядом со сво­им резервом. По блеску глаз и ходившим на скулах желвакам я видел, что капитан лихорадочно ищет выхода из создавшегося положения. На­конец, приказав нам лежать пока на месте, капитан пружинисто под­нялся во весь рост и побежал к поселку, куда отходили люди. За ним, пригнувшись, последовал Токмачев.

Старшим никого из нас Гриднев не назначил, не до этого было. Кто-то проявил инициативу и предложил занять удобную позицию, чтобы можно было стрелять по врагу, который, скорее всего, может появиться со стороны, откуда пустили ракету. Все мы словно вдруг вспомнили, что находимся на фронте, в каких-то сотнях метров от фашистов. Быстро извлекли из кобур пистолеты, наганы — у кого что было. У меня кроме ТТ был еще и «киевский» карабин, еще у одного командира — винтовка со штыком. Вот и все наше оружие.

Мимо погребов, рядом с которыми развернулись события, проходила тропинка, скрывавшаяся метрах в 80— 100 от нас за пирамидальными тополями. Из-за них-то и вышла группа фашистских солдат. Восемь или десять гитлеровцев шли без видимой опаски, переговариваясь между собой. У идущего впереди были засучены рукава, на груди болтался ав­томат. Его-то я и взял на мушку. Прямо в грудь.

— Огонь!

Недружно прогремели выстрелы. Тот, что с автоматом, словно спот­кнувшись, рухнул на землю. Думаю, что в него целились если не все, то большинство из нас. Уверен, что достала его и моя пуля. Остальные солдаты залегли и начали наугад строчить из автоматов в нашу сторо­ну. Теперь превосходство врага в вооружении и плотности огня ста­ло подавляющим. Пришлось нам сначала отползти за погреб, а потом перебежками добираться до поселка. В нем, однако, не оказалось ни души.

Покинув поселок, мы уже почти в полной темноте вышли к желез­ной дороге и у переезда заметили большую группу людей. Оказались наши — из 617-го полка. Тут я прямо-таки столкнулся с Токмачевым. Спросил его, где командир полка?

— Убит капитан Гриднев, — с тоской в голосе ответил лейтенант и рассказал такие подробности.

Когда капитан вбежал в деревню, чтобы собрать бойцов, враги дали очередной залп из минометов. Услышав свист мин, Гриднев свернул за угол хаты, а Токмачев, находившийся от него метрах в десяти, упал на землю. Он видел, как одна мина разорвалась перед капитаном, а другая ударила в стену хаты, которая рухнула и накрыла уже распростертого на земле командира полка.

На душе было тяжело. Не успел я, как следует познакомиться с пер­вым своим фронтовым командиром, а его уже не стало. Отдавая дань личной храбрости Гриднева и глубоко переживая нелепую, в общем-то потерю, я подумал о том, что зря капитан не выставил вокруг сада бое­вое охранение…

Уже за полночь прискакал на лошади посыльный из штаба дивизии. Не спешиваясь, спросил, какой полк, и, услышав, что 617-й, облегченно вздохнул.

— Вас-то мне и надо. Подскажите, где найти командира полка капи­тана Гриднева?

— Убит капитан, — ответил Токмачев. — Да и из штаба полка мы сами никого отыскать не можем. Так что, если хотите что-то передать, обращайтесь к командирам, которые здесь находятся.

— Ладно, — согласился конник, довольный, видимо, удачным завер­шением нелегкого и опасного пути. — Командир дивизии приказал за­нять окопы на этой высотке, за железной дорогой, — он указал рукой в сторону, где в густом мраке ничего не удалось разглядеть, — и держать здесь оборону до нового распоряжения. Если же натиск врага окажется очень сильным, то организованно, сохраняя людей и оружие, отойти по полю на Новые Санжары.

Посыльный ускакал, а мы отправились искать укрытую темнотой, неведомую пока высотку. Нашли окопы. Заняли.

Не сразу я задремал. Мрачные мысли не выходили из головы. Что же происходит? Где опытные командиры? Неужели все погибли в первые месяцы? Тогда я не мог ответить на мучивший меня вопрос. Прошло много времени, прежде чем была сказана правда народу, что в начале войны лейтенанты командовали ротами, а капитаны — полками не толь­ко потому, что были большие потери, а главным образом потому, что накануне войны были уничтожены армейские кадры.

К утру задремал. Как только стало светать, проснулся. Утро 16 сен­тября выдалось на редкость хорошее. Взошло солнышко. Тишина. Буд­то и нет войны. Сидим в окопах, отрытых на склоне высоты как надо: полного профиля, связанных между собой ходами сообщения. Кто-то сделал их очень добротно. После того что пришлось видеть раньше, эта позиция выглядела «настоящей уставной». Но многое меня и смущало. Бугор-то мы оседлали, а о том, где находятся соседи слева и справа, да и есть ли они вообще, никто из нас не имел представления. Кроме того, имевшихся у нас сил (на глаз — человек 150—170) явно недоставало для надежной обороны рубежа, строившегося, судя по всему, в расчете на полк полного состава. И наконец, тревожил вопрос: кто же здесь ко­мандир, кто возьмет эти функции на себя. Хотя прибывшие из резерва на должность командира полка не годились, младшие лейтенанты все же поглядывали на лейтенантов как на старших по званию, а те либо стеснялись, либо, и это, скорее всего, считали, что до начала боя кого-то пришлют постарше.

Все решило появление вражеских колонн, которые двигались с за­пада по двум параллельным дорогам, обтекавшим занятую нами господ­ствующую над местностью высоту. Колонны солдат в серо-зеленых мундирах, двигавшиеся рядом с ними крытые грузовые автомобили и конные повозки неторопливо приближались к нам. Противник двигал­ся без походного охранения, словно в своей вотчине. Что это: странная беспечность или переходящая всякие границы наглость самодовольных завоевателей?

Левая колонна была еще далеко, но правая приблизилась уже на рас­стояние верного выстрела, а команду на открытие огня все еще никто не подавал. Молчал и установленный на правом фланге пулемет «максим». Колонны поровнялись с нашим рубежом. А мы сидим и молчим.

Вдруг с левого фланга из окопа выскакивает на бруствер незнако­мый мне чернявый скуластый лейтенант, бежит вдоль окопов на правый фланг и при этом высоким голосом виртуозно ругается:

— Это что же за война… Немцы идут…, а мы молчим… Слушай мою команду! По правой колонне противника — огонь!

Позже я узнал, что командование остатками 617-го полка принял на себя лейтенант Кочетков. А тогда тишину разорвала длинная пулемет­ная трель — это заговорил «максим». Тут же нестройно загремели вин­товочные выстрелы, застрочил короткими очередями ручной пулемет ДП — «Дегтярев пехотный». Голова вражеской колонны, уже почти поравнявшаяся с занимаемой нами высотой, остановилась, а потом в рядах врага началась паника: застигнутые врасплох солдаты и офицеры бросились врассыпную, падали убитые и раненые. Фашисты несли изрядные потери. Гитлеровцы искали укрытия за любым бугорком, но с нашей высотки простреливалась вся прилегающая местность.

Как ни странно, но левая колонна, не обращая внимания на завязав­шуюся перестрелку, продолжала движение по своему маршруту, удаля­ясь от нас все больше и больше, и в бой не вступила.

Появилось спокойствие. Как на стрельбище, старался брать фигурки на мушку и плавно нажимать на спусковой крючок. Думаю, что старался не зря.

Но вот фашисты перестали метаться: чувствовалось, что их офицеры навели порядок. Автомобили и повозки свернули с дороги и помчались подальше от места боя. Пехота залегла и стала отвечать винтовочным и автоматным огнем. Завязалась перестрелка. Заглянул в подсумок, а там уже не осталось и половины патронов — быстро же они тают! Похоже, не один я начал экономить боеприпасы: выстрелы из окопов слышались все реже. Умолк и «максим». А вот рассыпавшиеся по полю вражеские солдаты вели сильный огонь.

За нашими спинами, с той стороны, куда нам приказано было отхо­дить, раздались приглушенные расстоянием знакомые уже хлопки мино­метных выстрелов. Серия мин разорвалась перед самыми брустверами окопов. Значит, враг нас обошел еще раньше, чем мы заняли позицию. То-то так беспечно двигались нарвавшиеся на нас колонны противника, знали, что где-то здесь уже прошли его передовые части.

После третьего залпа, услышав шелест мин, мы попадали на дно око­па. Мины взорвались, несколько попало в окопы. Раздались стоны. По­несли раненых. Остались лежать убитые.

Положение создалось критическое. И тут Кочетков распорядился: вы­полнять приказ комдива, вдоль телефонных столбов отходить на Новые Санжары. Бойцы стали вылезать из окопов и, пригнувшись, перебегать за восточный скат высоты.

В какой-то мере нам просто повезло: противник, вышедший в тыл 617-го полка, не завершил нашего окружения. Бойцы и командиры по­спешно двигались к Новым Санжарам, до которых было километров 20 — 25. Преодолели мы это расстояние за 3 — 3,5 часа, не больше.

В Новых Санжарах выяснилось, что здесь расположился штаб 38-й армии. Об этом мы узнали от задержавшего нас и сопроводившего до небольшой площади военного патруля. Штаб был без войск. Где они на­ходятся и что с ними происходит, не было известно. Во всяком случае, там с удивлением восприняли, что в Новые Санжары вошли остатки подразделений 584-го стрелкового полка, а вслед за ними появились и остатки 617-го стрелкового полка с известием, что значительные силы немцев преследуют наши подразделения.

Группы бойцов и командиров нашего и 584-го стрелковых полков, а также только что прибывшей маршевой роты выстроились на площади. Появился всадник с орденом Красного Знамени на гимнастерке; запы­ленный, усталый, рука на перевязи.

— Комиссар нашего полка Бондаренко, — вполголоса сказал кто-то из командиров. — Недавно его после ранения увезли в лазарет, а он уже здесь, не иначе как сбежал.

Говорили о том, что орден комиссар получил за героизм, проявлен­ный в советско-финляндской войне. И в ходе недавних боев он постоян­но находился среди бойцов на передовой, вместе с ними отражал атаки фашистов.

Комиссар медленно проехал вдоль строя, внимательно вглядываясь в лица бойцов и командиров, узнавал многих из них, улыбался, при­ветливо кивал головой. Натянув поводья, остановился около нас и с трудом, держась здоровой рукой за седло, спрыгнул на землю. Подо­шел к незнакомому мне командиру и начал с ним о чем-то оживленно беседовать.

В это время на площадь вышел политрук с ППШ на груди и передал приказ строиться в две шеренги, а командирам и политработникам — впереди шеренг, отдельной группой. Нас, более или менее знакомых друг с другом лейтенантов и младших лейтенантов, оказалось шесть человек…

Прозвучала команда «Смирно!». К бойцам подошли член Военного совета армии бригадный комиссар Николай Кириллович Попель и на­чальник особого отдела.

— Кто командир полка? — глуховатым голосом спросил Попель.

— Убит командир, — нестройно откликнулось несколько голосов.

— Кто комиссар полка?

— Я, батальонный комиссар Бондаренко.

— Почему не стоите в строю?

— Я только что вернулся из госпиталя, товарищ бригадный комиссар. Попель испытывающим взглядом обвел наши три отдельно стоявшие группы и решительно объявил:

— Слушать всем! Те, кто сейчас стоит на этой площади, образуют 617-й стрелковый полк 199-й стрелковой дивизии. Бойцы и команди­ры 617-го полка — первый батальон, группа 584-го полка — второй ба­тальон, маршевая рота — третий батальон. Командиром полка назна­чаю… — генерал остановил свой взгляд на стоявшем вне шеренги, не­сколько в стороне, капитане, — Вас, капитан. Представьтесь.

Пожилой капитан в мешковато сидевшем на нем обмундировании явно растерянно отрапортовал:

— Помощник командира 617-го стрелкового полка по тылу капитан Ештокин. Но… я никогда никем не командовал, только руководил. Как же…

— А теперь будете командовать, — жестко перебил его Попель. — Вас учили в первую очередь воевать. Давно на фронте?

— С первого дня войны.

— Вот то-то. Принимайте командование немедленно. Комиссар есть, штаб будет. Командиром третьего батальона назначаю командира мар­шевой роты.

Попель вплотную подошел к нам, шестерым. Взгляд генерала остано­вился на лейтенанте, том самом, который принял на себя командование утром и приказал открыть огонь по вражеской колонне.

— Представьтесь.

— Лейтенант Кочетков.

— Назначаю командиром первого батальона. Посмотрел на меня:

— Представьтесь.

— Младший лейтенант Сергеев.

— Давно на фронте?

— Два дня.

Генерал оценивающе смерил меня взглядом, секунду-другую помед­лил и уверенно резюмировал:

— Назначаю начальником штаба первого батальона. — И еще раз, по­смотрев мне уже прямо в глаза, добавил. — Видите, ваш батальон только недавно был полком. Предупреждаю, если станете терять людей не толь­ко в боях, но и где-то по дорогам, спросим не меньше, чем с командира.

Так я по стечению обстоятельств стал тем самым «адъютантом стар­шим батальона», на которого был аттестован еще под Прилуками.

Двое солдат, которые не могли дать объяснение, где их оружие, были по приказу Попеля расстреляны.

Через несколько минут бригадный комиссар отошел к ставшему 2-м батальоном 584-му полку, еще более сжато, чем нам, дал какие-то указа­ния и вместе с сопровождавшими его проследовал к середине площади.

— Смирно! Слушать всем! — резко и требовательно заявил член Во­енного совета. — Там, за Ворсклой, справа — опушка рощи, слева — ветряная мельница. Это — рубеж обороны полка. Приказываю немед­ленно занять на этом рубеже оборону. Врага задержать во что бы то ни стало. Бейте беспощадно фашистскую сволочь! Исполняйте! Бегом марш!

Побежали. На бегу считал людей, на бегу получали боеприпасы. Ког­да миновали мост, сделали небольшую передышку. На коротком совещании командир полка объявил о том, что будет на командном пункте, расположенном под крутым берегом Ворсклы, примерно за центром обороняемого участка. Как он собирался руководить, не видя поля боя и не имея средств связи, осталось для меня загадкой.

Занимать выделенный участок обороны было приказано немедлен­но, поэтому комбат Михаил Александрович Кочетков скомандовал под­разделению следовать за ним бегом. По дороге мы успели обменяться лишь несколькими фразами. На вопрос, успел ли я пересчитать личный состав, я ответил, что всего в строю 128 человек: 122 бойца, 4 младших лейтенанта — командиры рот с заместителями — и мы с комбатом.

— Не густо, — заметил, досадливо качнув головой, Кочетков. — Передай-ка команду выделить в наше распоряжение от каждой роты по два бойца — понадобятся для связи и других поручений.

До рубежа обороны уже недалеко, но по стерне полусжатого пшенич­ного поля бежать тяжело, пришлось перейти на быстрый шаг. Убранная пшеница частично заскирдована, частично сложена в копенки. Впереди, знакомо уже, щетинится полоса перестоявшей пшеницы.

Когда говорят «Жизнь прожить — не поле перейти», имеют в виду, что поле перейти куда как проще. Но то колхозное поле, ставшее вдруг полем боя, нам перейти вообще не удалось.

Из рощи, в которую уходила пересекавшая поле грунтовая дорога, появилась группа немецких солдат, по-видимому, боевое охранение. Загремели автоматные очереди. По команде лейтенанта Кочеткова мы залегли и открыли ответный огонь из винтовок.

Плотность огня с опушки быстро возрастала. К тому же мы лежали на сжатом поле как на ладони, а гитлеровцы маскировались в кустах, между деревьями. Сразу же возникла мысль захватить участок неубран­ной пшеницы. Но она была ближе к врагу, и немцы тоже стремились забраться туда.

У нас был лишь один ручной пулемет. Кочетков крикнул пулеметчику: «Не пускай фашистов в пшеницу, задержи их!» А сам вскочил во весь рост и отдал команду: «Батальон, за мной!» По тому, как все рванулись вперед, стало ясно, что об этом маневре думал каждый наш боец, каж­дый командир. Вбежали мы в пшеницу одновременно с противником, захватившим противоположный край несжатого поля.

Нашлось и место для КП батальона. Оно оказалось на редкость удач­ным. У самой кромки пшеничного поля стояла полуразрушенная мазан­ка. В какой-то мере она служила укрытием, а если подняться на крышу, то и наблюдательным пунктом: в бинокль хоть и плохо, но было видно, что происходит в пшенице. По тропинке, пролегавшей неподалеку от нашего КП, то и дело проходили бойцы, выносившие раненых. Их опростоже давал возможность следить за ходом боя. Несколько раненых вы­шли к КП самостоятельно. Вскоре прибежал запыхавшийся красно­армеец:

— Товарищ лейтенант, командир роты просит патронов и гранат. Мы заняли удобную позицию, но немцы все ближе и ближе подходят, а бое­припасов почти не осталось.

Лейтенант Кочетков решил:

— Вот что, беги по этой тропинке на КП полка, там должны быть по­возки с боеприпасами. Да возьми с собой еще вот этого красноармейца.

Ответив «Есть!», бойцы побежали по тропинке и вскоре исчезли за поворотом.

А в пшенице шел почти неуправляемый ближний бой: стреляли друг в друга чуть ли не в упор, бросали гранаты. Но, в конце концов, какая-то «линия фронта» все же установилась.

 

И тут мы услышали далекое «ура» и сами закричали: «Наши! Наши атакуют!» Бойцы поднялись над колосьями и увидели, как с севера мчит­ся конница. В лучах спускавшегося к горизонту солнца сверкали обна­женные клинки. Казалось, еще минута — и враг будет смят, повержен. Но из-за рощи, набирая скорость, выползло несколько немецких танков. Они ударили из пушек и пулеметов по кавалеристам. Словно споткнув­шись, падали на землю и бились в предсмертной агонии лошади, вы­летали из седел всадники. Атака конницы захлебнулась, кавалеристы повернули назад.

А за первыми немецкими танками, перечеркнувшими наши надежды на благоприятный исход боя, из леса стала выползать целая колонна, направлявшаяся к Новым Санжарам. На нас танкисты и внимания не обратили, хотя бой в пшенице продолжался.

Появился еще один боец:

— Товарищ комбат, патроны и гранаты кончаются. Много раненых лежат в пшенице. Командир роты просит указаний и помощи.

— Передайте: без приказа не отходить. Боеприпасов подбросим. Раненых готовьте к эвакуации, — и, обернувшись ко мне, спросил. — Куда же делись бойцы, которых мы дослали на полковой КП? Вот что, отправляйся-ка туда сам, доложи командиру полка обстановку и получи распоряжение о дальнейших действиях. Если надо держаться, то пусть выделит бойцов для доставки боеприпасов. Берите, сколько сможете унести, и, не мешкая, обратно.

Ответив «Есть!», я, пригнувшись, побежал по тропинке. Справа — кукуруза, слева — обрывистый берег Ворсклы. Вдруг я услышал свист пули. Сразу упал на землю. Чуть приподняв голову, заметил, что из по­садки кукурузы поднялся голубоватый, быстро таявший клубок дыма.

Пополз медленно, по-пластунски, добрался до кукурузы и, осторожно раздвигая жесткие, предательски шуршавшие стебли, начал пробирать­ся в глубь ее массива. Рядовая посадка кукурузы дала возможность в одном из просветов разглядеть затаившегося врага. Он лежал ко мне боком, лицом к тропинке в удачно маскировавшей его мышиного цвета форме. Тщательно прицелившись, я выстрелил из карабина. Гитлеровец ткнулся головой в землю.

Я встал и подошел вплотную к убитому. Передо мной, судя по на­шивкам на погонах, был ефрейтор. Из-под каски на землю обильно вытекала кровь. Внимательно осмотрел фашиста: небольшого роста, коротконогий, нос крючком. Подумалось: «Вот так ариец!» Рядом — автомат «шмайсер» и запасная обойма. Перевернул гитлеровца на спи­ну, достал из его карманов бумаги, документы. Повесив на шею тро­фейный автомат, с верным карабином в руках снова побежал по тро­пинке.

Через несколько десятков метров увидел распростершиеся поперек нее тела двух красноармейцев, посланных комбатом на КП командира полка. Понял, что это дело рук фашиста.

Капитан Ештокин встретил меня криком:

— Вы что, с ума там посходили? За все время — ни одного донесения! Только раненые приходят в санпункт, но они-то толком ничего не могут сказать.

«Хорошо, — подумал я, — что санпункт расположен в стороне от КП и к нему ведет другая дорожка. А то и раненые стали бы добычей фа­шиста».

Доложив командиру полка обстановку, спросил, что делать дальше.

— Что делать? Выходить из боя, идти сюда. Патроны и гранаты по­лучите здесь — они понадобятся, если придется прорываться из окру­жения. А судя по всему, так оно и будет. Идите!

 

---