Надо воевать, учиться будем после войны

… Поели, построились – марш догонять 29-ю роту. К октябрю дошли до Ростова. Нет, не медленно, на месяц задержались у Крымского Перекопа, в деревне Юз-Куи. Где-то в штабах определяли, кого куда. Шли как раз быстро – по 50-60 км с вечера до утра. Сначала жара, потом холод. И все время пыль. Ночевали в опустевших фермах, в хлевах – подле всех видов скотины. И для скрытности, и для тепла. В Геническе на берегу моря получили обмундирование, помылись в соленой воде с топкими берегами, приняли присягу. В Юз-Куях изучали устройство оружия, науку ухода за лошадьми, орали бравые песни. Главное впечатление – причитания женщин, выходивших из деревень в поле встречать-провожать отступающих. Делятся картошкой, молоком и горестно корят:

– И куда ж вы – молодые, здоровые, все бежите! Нас бросаете, кто ж защитит нас с детишками!?

Провалиться со сраму, не слышать – не видеть бы! Рядом «отступал» скот – гнали исхудалые, недоенные стада, гнали сотни верст. Погонщицы, черные от усталости и забот, охотно делились молоком.

Дошли до Матвеева Кургана. Построились. Комиссар в плащ-палатке зачитал Указ об освобождении студентов старших курсов ВУЗов от воинской службы. Удивил: кто-то думает о будущем? Еще можно о чем-то думать, кроме войны? И дела не так плохи?

– Нет, надо воевать, – отвечаем. – Учиться будем после войны.

– Отпустите меня! Я буду талантливым конструктором! – раздался неожиданно голос из строя. Смотрим: да это же тот петушок, который призывал нас «грудью защитить»…

– Ну что? – обращается к нам комиссар.

– Да пусть идет, – брезгливо говорит Василий, – хоть и не старший: всего на второй курс перешел.

Это был второй акт добровольности.

Как необученных, отбирают большую группу, садят в хорошо оборудованные (нары в два этажа) теплушки – и в Закавказье. Там еще переход в 300 км к турецкой границе, в Ахал-Цих, где 30 лет назад служил и мой отец. 100 дней учебы, тренировок, ночных бросков – мы радисты. Меня произвели аж в старшие сержанты – командиром отделения своих однокашников-студентов. Не могу не похвастать: на дивизионных учениях принял контрольную шифрограмму без ошибок. Рация-то, 5 АК, наипримитивнейшая, пятиламповая. Ничего не слышал, как и дублировавший наш командир, старлей. Просто какие-то дуновения эфира. Оказалось, все точно, старлей был в восторге. Из дивизионной газеты приезжали фотографировать. Статейка была, а фото поместили бравого телефониста – мое лицо оказалось постным. Но снимок подарили, он и сейчас – свидетельство в семейном архиве.

Вдруг, на новый год, сообщение: наши высадились в Феодосии и Керчи. Конечно, подаем рапорт – хотим туда. В мыслях – освободим Севастополь, ну и Алупку с ждущими нас и горюющими в оккупации одноклассницами!

Комроты наш обеспокоен: «Куда вы рветесь! Война только начинается! А я с кем останусь? Пополнение из Средней Азии, по-русски не понимают. Сами видите: «курсак больной», куриная слепота». Он сопровождал нашу колонну добровольцев 25 километров: авось устанут, одумаются. Устать устали (полное боевое снаряжение – оружие с магазинами, лопатками, каска, противогаз, 2 гранаты, НЗ и пр.), но не отступить же. Это был третий акт добровольности. Прибыли в Новороссийск. Через пару дней ночью погрузка на теплоход «Львов» – тот самый, на котором в 39-м ехал поступать в институт. Тогда на люке, теперь в трюме. Да и цель другая.

По льду пролива вышли на берег в Камыш-Бурун. Сумрак, сыро. Немец не бомбит. Ждем в ложбине команду. Вдруг неподалеку взрыв, валятся 3 солдата. Средний взорвал в руках ручную гранату. Тьфу, предзнаменование? Команда поступила: напрямик по полю вперед! Шли весь день без присесту, сесть негде – грязь, поле изрыто сапогами и ботинками, видны оторвавшиеся подметки и каблуки – земля вязкая, ноги нужно отрывать. В темноте созывают всех вместе. Политрук приветствует «свежее» пополнение (615 ОБС 236 с.д.).

– С питанием пока туго, сами понимаете – сначала грузят оружие, боеприпасы. Но тут есть яма с пшеницей. Если пару часов поварить – съедобна. Огонь можно разводить только в укрытии.

Пару дней побегали с катушками телефонного провода. И на тебе – «вручают» передвижную рацию на машине ГАЗ-ААА! С фанерной будкой, с буржуйкой! 27 лошадиных сил тогда казались внушительными. Позже оказалось, что без наших шести солдатских грязь не одолеть. А вот чтобы замаскировать машину с будкой в ровном поле, нужно вырыть яму по антенну, да спуск в эту яму, да с поворотом, для безопасности. Что-то побуждало наше командование еженедельно менять диспозицию – то есть яму-убежище копать заново. Спасибо, грунт был мягкий.

Фронт наш был какой-то нервозный, обе стороны нервничали, обстрелы велись непрерывно, ночью передовая освещалась немцами яркими ракетами, долго висевшими над головами. Пока она висит, двигаться нельзя – увидят.

Василий, примерный солдат, безотказно копал и выкидывал песчаный грунт. Надо спешить – скоро утро, надо успеть загнать машину и замаскировать бруствер. Вот очередная порция из шестиствольного миномета. Кричу: «По щелям!». А он зло машет лопатой. «Вася, брось!» «Да ну их…» Хватаю за гимнастерку, падает. Тр-рах! Рукоятку лопатки в щепки! «Видал? Что бы мы тут с тобой сейчас делали!»

Плотность войск и техники росла. Появился отряд бесшабашных моряков, беспечно лихих: на ветру и в снегопад раздеваются по пояс, моются, гурьбой, не сгибаясь. Как-то артиллеристы невдалеке стали грохотать своими орудиями смерти. Пошел полюбопытствовать (налетов самолетов не было). Большие пушки – штук за 20 – стоят построенными плотно в линию и, задрав стволы, бахают залпом куда-то. По фильмам помню – в стороне стоит командир с биноклем, смотрит результаты взрывов, корректирует «прицел и трубку», или телефонист принимает от где-то сидящего наблюдателя нужные поправки. Тут ничего подобного. Командир кричит лозунг: «По фашистам!» или «За Зою Космодемьянскую огонь!». Бьют и бьют, не меняя прицела. Большие штабеля снарядов тают. Гром, летящие гильзы, суета зарядки. Куда? Зачем? Через полчаса артиллеристы строятся, все возбуждены, довольны: дали немцу прикурить! Отомстили! Благодарность, дружный ответ. С недоумением возвращаюсь. «Так надо? Я что-то недопонимаю?»

Непрерывно дежурим с наушниками, ведем журнал, следим за аккумуляторами. Но никто нами не пользуется. «Скрытность?»

5 мая 1942-го нас отводят на 20 км в тыл. Отдых, мытье, ремонт. Откомандировываем Алексея Малярчука в штаб фронта на курсы повышения квалификации. Оказалось, это его и спасло от нашей участи. Он эвакуировался, воевал до конца успешно, что и определило карьеру в мирное время.

Через 3 дня, восьмого, небывалый рев немецких самолетов. Тревожно. Нам команда – уплотнять передовую против станции Владиславовка. Части располагаются по полю. Поле чистое, никаких запасных позиций, второй линии обороны. Кто-то оставил незанятой большую яму. Загоняем машину. Получаю команду (с запиской явился боец) выделить переносную рацию с надежным радистом. Направляем Николая Сорокина, снабдив соответствующей картой связи. Идет беспорядочная, на наш взгляд, стрельба, постоянно пикируют штукасы. Но по радио тишина! Или пользоваться не привыкли? Иногда возникает немецкая скороговорка, ровный голос, быстро рубит фразу и исчезает – без фонажа до и после разговора. Вдруг мимо нас пробежало в тыл несколько солдат, за ними – гуще, а сзади толпа. Один нырнул в наше укрытие.

– Чего бежите? – спрашиваю.

– Танки идут!

– Ну и что? На то и война!

– Все бегут, и мы бежим. – «Вот те на!»

Сажусь за наушники: наступает, видимо, ответственный момент боя, дело серьезное! Эфир молчит. Слышу, над головой ревет пикирующий самолет, по звуку понятно – точно на нас! Сжимаюсь. Рев содрогает ребра, вот выходит из пике, сейчас должна грохнуть!

И грохнуло, в бруствер. Земляной волной обдало будку. Жду взрыва. Все нет и нет… Распахивается дверца – Василий:

– Жив?

– А чего не рвется?

– Кусок рельсы, видно, кончились бомбы.

Сменился. Подъезжает машина-рация комроты:

– Ты что застрял? Трах-тарарах! Не видишь, танки! Догоняй! На развилке у Семи Колодезей или в поселке Ленино!

– Так я же дежурю у рации! Почему не сообщаете?

Враз мотор, выталкиваем машину, все впрыгивают. Подбегает напарник Николая Сорокина.

– Где Коля?

– Убит.

– Нет!

Через полвека прочитал у Е.А. Бродского: «Н. Сорокин 1921 года расстрелян Гестапо». Николай Сорокин. 20 лет. Студент. Доброволец. Крепкий телом и духом. Был тяжело ранен. Попал в плен и в плену выжил. Казнен в июне 1944 года в лагере Маутхаузен за участие в восстании. В институте не стали записывать на Доску Памяти, нет справки от Военкомата.

Заталкиваю парня головой в зад, стоя на подвесной лесенке. В вечереющем свете видны трассы пуль танкового пулемета. Вдруг этот напарник запричитал – в зад получил пулю, это в сантиметре выше мой головы. Силой вталкиваю, машина уже набрала скорость. Удираем. И тут хлынул дождь. И я хорошо понимаю: это же задержит немца! И Манштейн напишет – дождь задержал.

Пять дней и ночей мы мотались вдоль и поперек фронта в поисках своего командования, регулярно слушали, нет ли вызова, и в назначенный час вызывали «верх». Глухо. Кутерьма, неразбериха. В Ленино – бывшем штабе фронта – домики пусты, окна-двери болтаются, летают листки бумаги… Нигде ни одного офицера, никаких постов, регулировщиков, ни звука по рации! «Где они все, такие строгие и красивые в портупеях? Что делать нам – мы готовы!»

В который раз вспоминаю эту толкучку десятков тысяч мужиков в расцвете сил, снабженных вволю оружием и техникой, такую беспомощную и озверелую, и, безусловно, могшую запросто побить значительно – втрое – более слабого врага, будь хоть в половину так организованной! Почему несколько казаковых и мехлисов не сумели элементарно распорядиться огромной силой: не подготовили запасные тыловые позиции – глубину обороны, не заняли войска упорной тренировкой – было ведь 4 месяца затишья! Были же академии, сборы, штабные где-то учения, был же опыт предыдущих войн, «Наука побеждать», наконец! Почему преступное невежество нескольких человек привело к гибели или пожизненному позору сотен тысяч не худших из советских солдат! И Севастополю не помогли, а только усугубили его трагедию! Как важна организованность и организация! Важнее пушек! Везде – и на войне, и в труде, да и в быту – подсказала дальнейшая жизнь. Особенно важна нам, вольным славянам.

Одно утешение, она – организованность, и наш все еще большой резерв в запасе. Когда-то мы им воспользуемся, если нам позволят. Тогда – трепещите, недруги, завидуйте, благополучные!

13 мая 42-го. Село Марфовка. На рассвете попали под бомбежку. Два осколка долетели до меня, но кто-то охранял, видно: один в каблук сапога, другой звякнул каской. Выскочили Газиком на горку за деревней, осмотрелись – хорошая позиция! «Хватит мотаться», – решаем. Машину – за бугор, сами окапываемся. Слева, справа тоже подтягиваются отступающие – так, сами, без команды.

Вдруг, выше нас, на гребне бугра выдвигается осторожно задним ходом полуторка. Человек 12 автоматчиков и офицер. Картинный такой, чистенький, портупеи и козырек блестят, бритый, розовый.

– Товарищи! – зычно. – Командование фронта приказывает здесь оборону не занимать, а отходить к Керчи! Там организуется мощный рубеж обороны! Нельзя распылять силы! Двигайтесь к Керчи!

Грузовик сник за бугром. Решили – команды надо исполнять, начальству виднее. Едем-едем – пусто! Нет ни рубежа, ни техники, ни солдат. Как же так? Что-то не то. И офицер был какой-то маскарадный. Наш-то батальонный приезжал грязный, вшей жарил на костре. А автоматчики странные – все в новеньком, одинаково толстенькие, ни слова между собой, не курили, каски не поцарапаны… Ах вы сволочи! То ж немцы были!

Вот уж и Керчь. На окраине развернута рация РСБ – штабная. Машина, антенна, часовой. Бегу. За столиком офицер что-то пишет.

– Товарищ капитан! – обращаюсь по форме. – Рация 5АК с командой готова выполнить задание!

– Ага, кстати, – не удивился он. – Прямо от нас южнее отходит дивизия. Связь с ней потеряна. Двигай, старший сержант, доложи командованию, связывайся со мной.

Он заполнил данные связи (эта бумага и сейчас драгоценный документ моего архива). Предложил мне взять радиста в пополнение моего штата. Мчимся по грунтовке в южном направлении. Возле деревушки столпотворение. Высокий генерал в парадной форме стоит, расставив руки, в правой – пистолет. Видно, пытается задержать напирающую толпу солдат, рвущихся на восток – к переправе. Он, видно, кричит, стреляет. Кто-то ему помогает. Нам недосуг, сворачиваем влево – и дальше, спешим.

Через 42 года прочел в книге «Пролив в огне», что в этот день бесследно пропал где-то недалеко от Керчи генерал Книга. Не он ли хотел образумить ослепшую толпу?

Мы лихо взлетаем на холм. Та-та-та – автоматная очередь, щепки нашей будки летят на нас. Машина резко кругом и вниз с холма, в мертвую для автоматчика зону.

– Ты ранен, – Вася пробирается ко мне. Я ничего не чувствую, только хлястик шинели болтается на одной пуговице. Беспокоит стон и оседание дежурящего радиста, только что переданного нам капитаном. Еще несколько всхлипов – умер. Наушники берет Михаил Раков.

– Что там было? – спрашиваю.

– Шесть танков с автоматчиками.

Машина мчится к Керчи по полю. Далеко впереди – белый халат. Подруливаем. – Нас на переправу!

Женщина в белом халате. В петлице – шпала. В ногах в траве громадный майор. «Сама тащила?»

– Сначала на пункт связи, – отвечаю.

Но нет уже пункта связи. Вызываем по заданной волне – молчание. Кончилась краткая организованность. Двинулись в потоке машин к переправе за городом, ближе к маяку. На указателе ее название – «Опасная». Поток машин растекается по склонам холмов – «переправа не работает, только для штабных».

Поперек дороги два полковника. Оба – загляденье: один невысок, кряжист, с чубом и усами, в возрасте; второй – громадный, молодой. Оба красны лицами от солнца и – сильно заметно – от принятого на грудь.

– Прошу переправить моих раненых, – с твердостью атакует наша пассажирка.

У обоих полковников брови поползли вверх.

– Мадам! Переправы нет – тронул ус старший.

– Я не мадам, товарищ полковник! Я военврач, требую положенного! Вы обязаны переправить!

– Мы знаем свои обязанности. Нет средств!

– Ваше отношение к обязанностям видно по вашим лицам! Сами-то вы переправитесь. Я требую!

Она сверкала решимостью и… красотой. Как ладна, как молода, как красива в чистом белом халатике среди окружающей мерзости…

– Гм, – опять тронул ус старший. – Ерохин! Мою шлюпку с гребцами! Туда и обратно на одной ноге!

– Сержант, – это она уже мне. – Вы едете с нами, вы тоже ранены.

Как я мог? Привел сюда однокашников, а теперь тю-тю?

– Нет, я не могу: рация исправна, команда цела, мы еще повоюем.

– Да ты, сопляк, еще не знаешь, что тут будет через два часа! – Сохранила запал.

– Нет.

– Смотри, пожалеешь!

Держались мы 6 суток. Сгодилась наша рация. Первым делом надо было определить, есть ли на здешнем участке кто-нибудь старший, кому понадобилась бы действующая рация. Первые два дня старшим и единственным офицером был пожилой майор. Он сидел под большим камнем. Вид был у него растерянный. Обрадовался докладу. «Следите за эфиром, слушайте и московское радио, докладывайте».

На другой день на верху холмов раздалось «ура!» Кто-то организовал атаку на немцев. Неожиданно из-за пролива их поддержали две батареи. Но за сопками, куда скрылась цепь, видимость для них пропала. К нам прибежал солдат с бумажкой: «Просите перенести огонь на двести метров дальше вперед». Я слышал голоса радистов-батарейцев, переговаривавшихся открытым текстом. Врубаюсь, передаю просьбу. Оба батарейца затихли (бдительность!). «Ты слышал?», – спрашивает один. Я понял – сомневаются, не немец ли. «Я покажу вам простыню, увидите, что мы в расположении своих». На том берегу все поняли, стали стрелять дальше.

Вечером увидели движение суденышек из Азовского моря, прижимающихся к Кубанскому берегу. Ясно – уходит азовская флотилия. Это плохо, события развиваются к худшему. Машем тряпками – семафорим (учили в Осоавиахиме): «Возьмите раненых, пришлите патроны». Должно же понимать начальство, что проще кинуть нам подмогу – организующее звено, и закрепиться – людей-то у нас много, чем потом заново вгрызаться в берег десантами! Верили: надо продержаться, порядок наведут!

Вот кто-то в комбинезоне забрался на крышу автобуса.

– Товарищи! – Много народу хлынуло к нему.

– Наши наступают под Харьковом! И на других фронтах! Севастополь героически… Близок день победы!..

«Кто это? Куда растворился?»

Вот ночью причалила шлюпка, выгрузила человек десять молчащих в штатском и сразу отчалила. «Партизаны будут», – решили мы. Значит, знают, что тут берег наш. Но почему никаких команд – указаний, молчит радио? Скрытно готовят что-то?

Подошел буксир с понтоном к каменистой бухточке. Что началось! Тысячи кинулись в воду. Мы смотрим. Капитан вышел из рубки, что-то кричит, в руке сверкает браунинг. Ясно – утопят и утонут. Буксир сразу же разворачивается – и ушел. Опять наша организованность. Только один – плотный, ладный офицер (откуда взялся), энергично махая руками, добрался до понтона, ловко взобрался, привычным движением оправил мокрую гимнастерку и счастливо заулыбался. Вспомнился много лет спустя, когда прочитал в газете его воспоминания… Нет, это был не он, будущий маршал был уже в высоких рангах начальника связи. Тот эвакуировался без проблем, комфортно. Об этом позаботились те два полковника. И, видно по воспоминаниям, не заботило его, как там остальные связисты. А мы-то надеялись, верили, дежурили у рации, шарили по всем диапазонам. Ну, скажите нам, удирать или держаться? 165 тысяч попало тогда в плен, так и не услышав, что правильнее делать?

Извечная трагедия тех, кто не поддавался панике, по воле своей совести прикрывал убегающих. У переправы через Днепр, рассказывают, подошедший арьергардный отряд, посмотрев на давку с обрывистого берега, бросил шапки о землю, стал окапываться: «Здесь помрем». Фамилий никто не знает. Кто раненым попал в плен, да выжил, набрался позора от своих. А как оправдаться? Каждому будешь рассказывать? Да не такие это были люди. Просто горестно помалкивали.

… Рано утром 19-го мая 42 г. стрельба рядом с нами. Солдат в шинели машет винтовкой с белой тряпкой на штыке, и, скошенный очередью, падает. «Так будет с каждым предателем!» – Крикнул из камней моряк и исчез. Сквозь наушники слышу сильный скрежет. Выглянул – вот они!.. По всем склонам окружающих холмов медленно сползают, скрепя тормозами, немецкие танки. Вперемежку идут солдаты с винтовками наперевес, с засученными рукавами. Не стреляют обе стороны. Нашим – нечем. А они, конечно, хорошо проинструктированы. Несколько дней они дали нам «дозреть» – без еды, воды, без связи с Кубанью. Конечно, они наблюдали за обоими берегами Пролива и определяли удобное время для заключительного акта, чтобы провести его минимальными силами и без потерь. Основные войска они спешно вернули к Севастополю, увезя наши пушки и штабеля снарядов.

Участникам же последнего акта было, видимо, строго наказано не всколыхнуть русских оскорблениями и насилиями: знали, что нас вдесятеро больше и что мы еще можем взорваться. Никаких генде-хох, прикладов, окриков. Внешне спокойно – под охраной танков – подходили к группам ошарашенных наших солдат и показывали идти направо вверх, к сборному пункту, заранее предусмотренному режиссером этой трагедии.

Наша машина была прикопана внизу чаши. Быстро включаю микрофон: «Говорит Крымский фронт! На нас идут танки и пехота! Прощайте, товарищи! Последняя рация фронта прекращает работу. Вы должны победить!». От удара сапога распахивается фанерная дверца. «Los!» Продолжаю кричать прощальные слова, бью сапогом лампы, рву переговорные карты, вполне сознавая бесполезность исполнения инструкции. Немец и его автомат терпеливо ждут. Ребята уже вместе. Идем вверх. «Надо выбрать момент и бежать к воде, поплывем», – тихо переговариваемся. Обходим глубокую воронку. На дне дергается тело сверстника, младшего лейтенанта, из перерезанного бритвой (она еще в руке) горла брызжут кровавые пузыри. «Это правильно? И мы так должны? Или надо еще что-то сделать перед смертью!» – противится разум и тело. И тут же совесть: «Или трусишь? Жить хочешь?». Нет, хочу, чтоб польза какая-то осталась, все равно теперь не жизнь!

Ох, позорище! Колонна по десять в ряд растянулась на километр. Быстро погнали вглубь степи, влили в другую колонну, потом еще и еще… Армия!

Идем несколько часов без остановки, круто на развилке проселка поворачиваем налево. «Зачем?». Солдаты пробежали вдоль колонны, разбирая строго по десять «Зачем?». А, ясно: внизу слева группа офицеров. Почтительно уступают место невысокому плотному мужику в сером плаще, рукой отсчитывающему ряды. «Победитель упивается». Похоже, это был Манштейн.

Второй раз мы «встретились» на странице газеты «Таврические ведомости» за 19 мая 2000 года по фантазии редактора – каждый со своими воспоминаниями об этой дате через 58 лет.

Конвойные знали, что пленников нужно быстро убрать в тыл, что они должны обмякнуть от голода, жажды, усталости. Немцев сменили мадьяры на конях. Ни минуты передышки день, вечер, ночь. Все время открытое поле. С наступлением темноты – фонари-прожекторы вдоль колонны.

Наконец селение. Дадут попить? Ни души. Глухие заборы. Неожиданно поворот, мгновение мы во тьме – отвернули от луча заднего прожектора. Прыгаем с Василием через забор, быстро за домик – везде высокие заборы. По приставной лестнице взлетаем на чердак, прижались по углам. Удалось? Ах, беда! За нами хлынули другие, да столько, что задние «засветились». Нагрянули конвойные, всех вымели, внимательно осветили все закутки. Черт возьми!

К утру – стоп! Плюхнули на землю. Стало светать – впереди станция Владиславовка. По табору бродят солдаты, что-то выискивая… «Вассер!» – обращаюсь к ближнему. Явно не понимает. Э, да хоть форма на них немецкая, но цвет-то темно-зеленый. И железные прутки в руках, а не автоматы.

– Комиссары, жиды – выходите!

Чисто по-русски, хотя смуглые, черноволосые. «Татары!» Несколько человек вышло, нескольких вытолкали. «Неужели среди нас есть предатели?» – первое недоумение новичка. Они копают ямы, становятся на колени и … сваливаются. «Как буднично, как дико!»

Начинается школа познания плена. Кончился спектакль рыцарства, начинается бесчеловечная трагедия.

Погрузка в эшелоны раздельная – здоровых и раненых. Тут мы расстаемся – в один я с Василием (он имитировал ранение фурункулами), а Михаил, Гена и Виктор, раненные легко, – в другой. Их судьба неизвестна: в институт они не вернулись.

Писал в институт после войны, просил внести их имена в список погибших на доске Памяти. Нельзя, говорят, нужно документальное подтверждение. Бездушный, бесконечный список Пропавших без вести…

 

Продолжение следует.

Воспоминания записаны 3 декабря 2003 года.

Переданы для публикации на сайте www.world-war.ru
внучкой автора Марией Телегиной.