На войне нельзя людей жалеть, их надо беречь

Январско-мартовские бои за Малое Замошье и Большое Замошье и расширение горловины прорыва в направлении Земтиц.

Вскоре, 24 января 1942 года, 2-я Ударная армия прорвала оборону противника и от совхоза «Красный Ударник» начала продвижение на Мясной Бор, что был справа от нас, прорвала вторую линию обороны и углубилась в лес в северо-западном направлении. В прорыв был введен 13-й кавалерийский корпус под командованием генерала Гусева.

В тот же день мы получили приказ перейти р. Волхов уже на восточный берег, а затем по следам 2-й Ударной армии и 13-го кавалерийского корпуса пройти через реки Полисть и Глушица и повернуть на юг в направлении Малого Замошья. Взять Малое и Большое Замошье и в дальнейшем наступать на юг. Эту задачу мы начали выполнять в конце января 1942 года, приблизительно числа 25-го.

В начале марта 1981 года я получил письмо от председателя совета ветеранов 305-й стрелковой дивизии первого формирования Т. С. Муравьева, в котором он сообщил, что работал в архиве Министерства обороны СССР и нашел там книгу приказов нашего 830-го артполка и некоторые из них переписал для меня.

Так, приказ по 830-му артполку № 8 по личному составу написан 22.01.42. Западная окраина Ситно. Коль скоро штаб полка перебрался в Ситно, которое находилось на восточном берегу Волхова, то мы уже были под Любцами.

В приказе № 10 от 25.01.42. отмечено местонахождение штаба полка уже в лесу у отметки 37,0. Это километра 2–3 на северо-восток от Малого Замошья. Все последующие приказы отмечают местонахождение штаба 830-го артполка примерно в этом же районе.

В ночь с 24 на 25 января походной колонной мы тронулись в путь. Мороз был неимоверный. На пути следования от совхоза «Красный Ударник» до шоссе Новгород – Ленинград довольно часто попадались трупы солдат противника. Лошадей мы укрыли попонами, стремена обернули кто чем мог, и все равно ноги, обутые в валенки, прямо-таки промерзали от соприкосновения со стременами. Верхом на лошади ехать было невозможно. Все мы спешились, шли пешком и лошадей своих вели в поводу, включая ездовых артиллерийских упряжек. По колонне только и было слышно: «Ох, скоро ли деревня!». Надеялись погреться. На карте никакой деревни не было, но я молчал, пусть надеются.

Дошли до станции Мясной Бор, от которой осталось лишь небольшая часть стены с северной стороны, и, не останавливаясь, пошли дальше. Теремца-Курляндского не было и в помине. Пустырь и кое-где торчат обоженные деревца. Дальше – лес, вроде тихо, безветрено, а мороз обжигает. К рассвету наша батарея подошла к месту, от которого мы должны были повернуть на юг к Малому Замошью. Остановились, замаскировались в лесу. И вот начали появляться самолеты-разведчики противника. Летают над нами. Я послал одного разведчика влезть на сосенку и оглядеться. Вокруг нас хилые сосенки, болото – скрывают, конечно, нас от разведчиков сверху, но не так, как надо. Когда попадаешь под бомбежку, то видно, как от самолета отрывается бомба и куда она летит и можно предугадать, где будет разрыв. Все это мы многократно испытали и знали: уже шестой месяц в непрерывных боях и многому научились. Об этом я еще раз напомнил всем и поставил перед разведчиком такую задачу: при приближении к нам самолетов залезать на сосенку, это метра 2–2,5, но обзор с этой высоты открывается достаточный. Далее наблюдать, откуда начинается бомбежка, и куда примерно упадут бомбы. И сразу сверху подавать нам команду: «вперед!», если бомбы летят нам в хвост; «назад!», если в голову колонны; «влево!», если упадет справа; «вправо!», если упадет слева. После подачи команды сам с сосенки прыгай и присоединяйся к нам.

После разрыва бомб мы снова возвращаемся в исходное положение, разведчик залезает на сосенку, и ждем следующих самолетов противника, которые бомбили нас очень часто.

Так мы бегали весь день и хорошо прогрелись. В отличие от других батарей мы в этот день не потеряли ни одного человека. У нас только перебило дышло у кухни, которое тут же вырубили в лесу и вставили вместо перебитого.

Начало смеркаться. Наш расторопный старшина Виноградов сумел организовать обед и накормить батарею. Мне дали приказ выбрать НП, с которого просматривалась бы деревня Малое Замошье. Подошли к поляне. Двух разведчиков послал осмотреть окрестность справа, а сам с еще двумя пошел по лесу вдоль поляны слева. Подходим к леску и видим свежие следы и удаляющихся от нас к деревне двух разведчиков противника, которых мы, видимо, спугнули своим появлением.

Мороз снова начал крепчать, но не так как вчера, послабее. Приказываю рыть землянку и сам берусь за кайло. Стараюсь подкопаться под елку, чтобы она своими ветками прикрывала нас от постороннего глаза, особенно с воздуха, то есть с самолетов. Когда заслышат гул самолета, то не говорят, что самолет или самолеты летят, а подают команду «воздух!», после которой принимаются соответствующие действия, чтобы самолет не причинил вреда. Поэтому выкапывание землянки поближе к елке позволяет существенно решить задачу по маскировке убежища и, если снаряд прилетит, то разорвется в этой елке, а землянка уцелеет, и вместе с ней уцелеют люди. Но под елкой снега мало, а вокруг ствола вообще ветер выдувает весь снег почти до земли, которая, лишенная снежного покрытия, промерзает глубже, чем под толстым слоем снега. Эти, казалось бы излишние затраты труда, себя оправдывают. Меньше будет загубленных жизней. Поэтому я не замечал ворчания окружающих, работал сам и заставлял работать других.

Полугодовой опыт войны убедил меня в том, что на войне нельзя людей жалеть, а надо их беречь. Жалеть в данном случае – не копать землянку, все равно через 2–3 дня мы отсюда уйдем вперед, как-нибудь перебьемся, а в итоге за одну ночь, если не замерзнем до смерти, то все равно утром будем измученными и к войне непригодными. Беречь же – это построить землянку, хоть 3–4 часа да поспать, отдохнуть и сохранить боеспособность. Кроме того, может быть и бомбежка, и артобстрел, и на голом месте потери будут больше, а если зарыться в матушку-землю, то, что называется, голыми руками нас не возьмешь.

Наутро все были бодрыми, и никто не заикался о ночном марше, дне под бомбежкой, когда все время бегали от этих бомб то вперед, то назад, то влево, то вправо, и о следующей ночи, половину которой посвятили тяжелейшей работе на строительстве землянки.

Вскоре подошла наша пехота и начала готовиться к наступлению. Связисты с огневой провели связь, я их спрашиваю, где стоит батарея, показывают, что где-то там, недалеко от того места, где вчера остановились. Такая точность меня, как стреляющего, не устроила. Спрашиваю дальше. Сколько израсходовано кабеля на прокладку линии связи? Называют цифру. А как его тянули? Отвечают, что с кочки на кочку да петляли, то есть расстояние напрямую было бы короче, но попробуй-ка пройти по линеечке по болоту и валежнику. Готовлю данные, конечно, почти наобум, а чтобы не задеть своих, дальность увеличиваю. Командую: «Первому, один снаряд, огонь!». Передают «первое, выстрел», который слышу, а разрыва снаряда нет. Видимость ограничена, так как вокруг деревни лес. Решаю дать «журавля», то есть шрапнелью командую такие установки, чтобы она разорвалась высоко вверху. Передают «выстрел». Звук выстрела слышу, а звука разорвавшейся шрапнели не слышу, и в этот момент до моих ушей доходит хлопок. Задрал голову вверх и вижу высоко над собой облачко от разорвавшейся шрапнели. Вздохнул с облегчением. Теперь, как говорится, «слово технике», то есть мне. Ввожу корректуру, подаю команду «огонь!» и третий разрыв – у большого сарая, что стоит на северной окраине деревни, обращенной к нам. Место заметное. Командую: «Стой! Записать. Репер № 1». Пристрелка закончена. Доволен сам собою, что на такую пристрелку израсходовал три снаряда. Теперь осталось узнать точку стоянки батареи. Передаю на батарею команду «доложить установки». Докладывают, буссоль такая-то, уровень 30–00, прицел такой-то. Меняю показания буссоли на 30–00, то есть на 1800, умножаю прицел на 50 и получаю расстояние до батареи в метрах. Наношу репер №1 на карту, откладываю направление и расстояние по направлению от репера к батарее и ставлю точку. Это и есть координаты огневой позиции батареи.

Пехота начала по лесу слева и справа обходить Малое Замошье. Ко мне подбежал один пехотинец лет 35 и истеричным голосом почти кричит: «Лейтенант! Пожалей, у меня жена, дети!». На что я ему сказал: «Ах, жена, дети? Значит, пожил, хватит. Вперед!». Он сорвался с места и бегом побежал за своим взводом. Возможно, в мирное время меня не поймут и осудят. Но на войне каждый миг дорог. И у него жена и дети, и у большинства, кто уже в цепи, идущей на сближение с противником, тоже жены и дети. Почему потакать и жалеть малодушных за счет мужественных и отважных воинов? Но, с другой стороны, такого человека можно понять. Первый раз идет в бой, немецкие пулеметы уже «заговорили», и заставить человека идти вперед может лишь строгий приказ. Если первый бой для такого человека будет удачным, то он уже будет воином и сам устыдится своей слабости, проявившейся в его попытке схорониться за спинами своих же товарищей. Жестко с ним поступил, но по военному времени и сложившейся обстановке – справедливо. Наша пехота окружила Малое Замошье и начала продвижение на юг на Большое Замошье.

В 500 метрах от Большого Замошья пехота была накрыта сильным артиллерийским и минометным огнем и огнем из всех видов стрелкового оружия и вынуждена была залечь и закрепиться на этом рубеже, и мы тоже начали закапываться и оборудовать новый наблюдательный пункт в 500 метрах северо-восточнее Большого Замошья. С востока от этой деревни было густое мелколесье и отдельные деревья, возвышающиеся над ним. Одну из сосенок я и облюбовал под наблюдательный пункт, и на ней командир отделения разведки сержант Григорий Черноусов установил стереотрубу. Вся окрестность и сама деревня отлично просматривались и невооруженным глазом, но для тщательного изучения противника, его обороны и корректировки огня была необходима стереотруба. Слева от нас был прогалок, через который с земли просматривалась часть деревни и дорога, идущая в Малое Замошье. На этом месте расчет 45-мм пушки установил свое орудие на прямую наводку метрах в 60 от нашего НП. Сзади нас метрах в 100, уже по другую сторону поляны была установлена на прямую наводку 76-мм пушка полковой батареи 1002-го стрелкового полка из взвода лейтенанта Каргинова, с которым мы вместе учились в одном взводе во 2-м Ленинградском артиллерийском училище. Это был мой товарищ, хороший командир-артиллерист и первоклассный лыжник, а вырос он в городе Иваново.

Вскоре справа от нас в 20 метрах тоже на сосне появился наблюдательный пункт 6-й батареи, где командиром взвода управления был также мой товарищ из 1-го Ленинградского училища старший лейтенант Егоров и командир батареи – старший лейтенант Смирнов.

Старший лейтенант Смирнов, воевавший и в первую мировую войну, и в гражданскую, был абсолютно убежден не только в нашей победе, но и в победе коммунизма в мировом масштабе. Он был не только знающим командиром, но и душевным, чутким и отзывчивым старшим товарищем, по-отечески нас наставлял и опекал. Его хладнокровие и рассудительность усиливали нашу убежденность в неизбежности нашей победы над фашизмом лучше всяких боевых листков.

Так были расположены наши боевые порядки в конце января 1942 года. Через несколько дней меня вызвали на огневую позицию 5-й батареи, где объявили, что я назначен приказом по полку командиром этой батареи, исполняющим обязанности которого я был с конца ноября 1941 года по 10 февраля 1942 года. Этот приказ я воспринял уже спокойно, как само собой разумеющееся. Не так, как в ноябре 1941 года, когда я считал, что у меня нет хозяйственных навыков, что я не конник, и это несовместимо с исполнением обязанностей командира батареи. И когда в ноябре 1941 года я высказал свое мнение командиру нашего 830-го артполка полковнику Кайгородцеву, он побагровел и громко приказал: «Молчать! Выполнять!». На что я вынужден был ответить: «Есть выполнять!». И в полной растерянности ушел на батарею, где мне комиссар батареи политрук Хомич сказал: «Не волнуйся! Ты только стреляй, а все хозяйственные вопросы я беру на себя». Это меня обрадовало и успокоило, и я ему ответил: «На таких условиях я батарею принимаю!».

С комиссаром Хомичем я провоевал с конца октября 1941 года по май 1942 года. Хомич в 30-х годах служил в артиллерии и после демобилизации был уволен в запас в звании «младший лейтенант». В одном из районов Белоруссии он работал заведующим районного земельного отдела. Когда немцы прорвались к их райцентру, он вынужден был прямо из райисполкома бежать в одном костюме без документов с отступающими частями нашей армии. После объяснений с военкомом одного из районов он был призван в армию и направлен в 305-ю стрелковую дивизию 830-го артполка, имея при себе только партбилет. Некоторое время он был помощником политрука (в петличках, как у старшины, по четыре треугольника и на рукаве гимнастерки красная звезда) при комиссаре нашего полка Найде, который добился присвоения ему звания политрука (по три кубика в петлицу и звездочка на рукаве). И его направили в нашу батарею на должность комиссара батареи. Мне повезло, что у меня был комиссар из артиллерийских командиров и с опытом работы в районном масштабе. Все вопросы, связанные с обеспечением батареи продуктами питания, обмундированием или, как тогда говорили, продуктово-фуражным и обозно-вещевым снабжением, решались им вместе со старшиной батареи Виноградовым и затем Кожахиным. Разумеется, он квалифицированно выполнял и свои обязанности как комиссар батареи.

В данном районе наша дивизия заняла оборону от озера Замошское до платформы Горенка, порядка 12–15 км по фронту. Дивизия же к тому времени около 2,5 месяцев вела кровопролитные наступательные бои, прорвала несколько укрепленных оборонительных рубежей противника, форсировала Волхов, захватила плацдармы на его западных рубежах, и все это привело к тому, что дивизия потеряла более 2/3 своей былой численности. Своя артиллерия была не только малочисленна, но и плохо обеспечена боеприпасами. Мы не смогли сходу выбить противника даже из Малого Замошья, но окружили его гарнизон, где насчитывалось, по некоторым данным, около 200 солдат и офицеров противника. Оставили 30 человек держать в окружении немецкий гарнизон,
а все силы сосредоточили для наступления на Большое Замошье. А сил этих – менее роты. Мы с Егоровым пристреляли свои батареи. Наши разведчики круглосуточно изучали оборону противника, выявляли его огневую систему и оборонительные сооружения. С утра перед атакой сделали небольшую артиллерийскую обработку переднего края противника, и редкая цепь нашей пехоты по глубокому снегу пошла в наступление. Сначала продвигались довольно быстро. Я хорошо видел всю свою пехоту. Противник пока вел себя смирно. Но, коль скоро артиллерийский огонь ослаб, огневые точки противника открыли огонь по пехоте. На моих глазах цепи стали редеть, и перед самой деревней пехота вынуждена была залечь.

Несколько пулеметов мы подавили, но двух батарей для подавления всей укрепленной обороны противника, его опорного пункта, заранее оборудованного на нашем пути, было мало. 76-мм пушки не могли разбить дзоты, а 6-я гаубичная батарея с ограниченным количеством снарядов не в силах была с ними справиться. Орудия прямой наводки подавили и частично разбили лишь те огневые точки, которые они видели в своих секторах обстрела.

Глубокий снег помог сберечь залегших бойцов, и в наступившей темноте их отвели на исходные позиции и подобрали убитых и раненых.

Существенно сковывала наши действия и авиация противника. Она все светлое время суток находилась над огневыми позициями нашей артиллерии и подвергала их бомбовым ударам с воздуха. Помнится, в то время в дивизию привезли одну тысячу подарков, которых хватило на всю дивизию, включая и ее артиллерийский полк, от командира дивизии и до ездовых обоза: каждому человеку достался подарок.

22 февраля 1942 года 305-я дивизия насчитывала 437 человек, не считая артиллеристов, коих тоже было не много. Из 437 человек в стрелковых полках имелось 346 стрелков и 91 автоматчик. Из них: 1000-й стрелковый полк имел 145 стрелков и 28 автоматчиков; 1002-й стрелковый полк – 115 стрелков и 18 автоматчиков; 1004-й стрелковый полк – 86 стрелков и 45 автоматчиков. По численности это были не полки, а роты.

И все-таки в дивизии были такие самородки-командиры, как командир 1002-го стрелкового полка майор Арсений Михайлович Смирнов. Он имел и хорошую теоретическую подготовку, которую получил во время учебы в военной академии, и природный дар, светлую голову военачальника. Он мог малыми силами и малой кровью осуществлять свои хорошо продуманные операции. Арсений Иванович уважал противника, ничего не делал «на авось», глубоко и всесторонне учитывал и сильные, и слабые его стороны. Хорошо он знал и нас, артиллеристов. Наша батарея обычно получала приказ на основную поддержку 1002-го стрелкового полка. Я полагал, что это правильно, так как общение с одними и теми же командирами стрелкового полка улучшало взаимопонимание и доверие друг к другу.

Обычно боевой приказ о поддержке огнем батареи определенного стрелкового подразделения или части мы получали по телефону. Когда же обстановка позволяла, то нас, командиров батарей, собирал командир полка и отдавал свой приказ на поддержку артогнем пехоты. Однажды, отдавая такой приказ, он сказал, что на Доброва, как всегда, персональный заказ командира 1002-го стрелкового полка майора А. И. Смирнова и перешел к другим командирам батарей, которых назначил в другие стрелковые части по своему усмотрению. Такое известие, что пехота запрашивает конкретную батарею для своей поддержки, встречалось не часто. Этот заказ стрелкового полка батарея восприняла как высшую оценку нашей боевой деятельности, как огромное доверие нам, уверенность, что в бою мы не подведем. Мы почувствовали высокую ответственность за свои действия в боевых условиях.

Материал для публикации передал:
Владимир Александрович Добров

Продолжение следует.

Воспоминания ранее были опубликованы «Бои под Новгородом 1941-1942″, Екатеринбург 2005, Издательский дом УрГЮА. Тираж 100 экземпляров.