На военную службу был призван в Чикаго

Серия воспоминаний, публикуемых в данном разделе проекта «Непридуманные рассказы о войне» представляет интерес в сравнении условий, в которых находились наши соотечественники, союзники и противники во время войны. Обращаем также внимание читателей на отличительные особенности нравственных принципов в отношениях между солдатами, к врагу и личной жизни.

Альфред де Грациа родился 29 декабря 1919 года в Чикаго, штат Иллинойс. Политолог и писатель.

Тогда мне только что исполнился 21 год, я был здоров, готовое пушечное мясо. Через семьдесят три дня после того как японские самолеты порвали американский Тихоокеанский флот в Перл-Харборе, призывная комиссия № 9 округа Кук города Чикаго, штат Иллинойс, США, призвала меня восстанавливать национальную честь. Процедура была проста: послать этому голубчику повестку на бумажном листочке, и почтальон с удовольствием доставляет ее по адресу: Эддисон стрит, 1235, это серый двухэтажный каменный дом с черной собакой, не всегда настроенной дружелюбно.

Было 19 февраля 1942 года. Низкое небо, мороз. В тот день одно из японских боевых соединений, как щупальце гигантского осьминога, подобралось к городу Дарвин в Австралии, чтобы частично разрушить его, а другое щупальце дотянулось уже до Индии. Я проснулся затемно, отодвинулся от теплого тела моей девушки Джил, которая дремала на нашей тряской кровати в комнатушке в задней части дома. (Это было знаком времени: молодым влюбленным, не состоявшим в официальном браке, дозволялось спать вместе в благопристойной семейной обстановке.) Одевшись, я наклонился, чтобы поцеловать ее в последний раз. Черный пес у кровати тихонько вильнул хвостом, но в это утро никто не свистнул ему, чтобы он вставал. Два моих младших брата спали в своей спальне; когда-то и их призовут к оружию, но в тот момент это казалось невероятным.

Мама, в большей мере исполненная чувства долга, чем моя «супруга», была уже на ногах, жарила мне яичницу с беконом, подрумянивала тосты, наливала сок и кофе; мы заранее договорились, что на завтрак она не будет готовить ничего особенного, такого, как вафли или мясо с овощами. Папа уже вышел из ванной комнаты; за ним пошел бриться и я.

Мне предстояло вскоре стать военнослужащим № 3631-9558. Считалось, что провожать солдата на войну — мужское дело; это произносилось с улыбкой, по-другому папа этого не говорил. Сознавая себя призывником, я был в неплохом настроении. Пожалуй, тот период был не самым подходящим для вступления в армию, но лично мне было уже пора. Я сознавал, что оттягивал этот момент, размышляя о том, насколько решительно я поддерживаю призывы Президента, направленные на борьбу с гитлеровской коалицией. Лично я склонялся к идее священной войны с фашизмом с 1936 года, еще мальчишкой.

Быть армейским рядовым? Против этого я также ничего не имел, хотя предполагалось, что люди с хорошим образованием должны каким-то образом становиться офицерами. Было больно расставаться с Джил. Мы почти два года были страстно влюбленными, иногда чуть отдалялись друг от друга, но потом снова сближались со звоном и грохотом, как грузовые вагоны в одном составе. У меня была куча идей о том, как победить в войне, я мысленно воображал, как меня назначат на ответственный пост, скажем, под непосредственное командование Франклина Делано Рузвельта, главнокомандующего. А то замечательно было бы вначале быть рядовым, а потом быть повышенным в звании, ведь повышения в звании следовали быстро одно за другим; казалось, что для того чтобы прийти к победе в любом звании между рядовым и генералом, нужно совсем немного. Мечтатель, вот кто я был.

Отец шел рядом со мной по замерзшим тротуарам, к северу от дома, по улице Херндон, затем к Кларк стрит. Отдельные части города вырисовывались в темноте, готовясь внести весомый вклад в военную мобилизацию. Группа людей с несчастным видом неуклюже топталась около помещения призывной комиссии.

Вскоре всех нас втиснули в трамвай. И мы уехали, под электрическое шипение и металлический лязг, мимо стадиона Ригли Филд с вывеской «Родной дом команды Чикаго Кабс». Папа остался стоять у трамвайной остановки.

Отец был очень чувствительным человеком, но не говорил вслух о своих чувствах, особенно в тот день, но вообще-то практически никогда. (Я не хотел, чтобы он провожал меня: ему предстояло далеко идти назад одному.) Сын есть сын, каждый сын как один-единственный, так он всегда говорил, когда по ошибке называл меня именем кого-нибудь из братьев — Басси, Эд или Вик. Не хотелось бы ему потерять сына, я знал: он чувствует, что я из тех, кто будет кричать «Банзай!» или «Ура!», или что там полагается кричать тем парням, которые первыми идут в атаку, первыми их и убивают. Так что папа был не в восторге от всего происходящего. В тот день у него не было того приподнятого настроения, какое обычно бывало, когда он утром выходил на свежий воздух раньше всех соседей. Ведь только жизнь он хотел приветствовать на заре.

А я, новобранец, ехал в трамвае и, ощущая себя солдатом, собирался с мыслями, настраивал себя на соответствующее расположение духа, на надлежащую роль, на действие. На то, как следует вести себя, — ничему не удивляться, не проявлять нетерпения, стыдливости, излишнего сострадания, агрессивности, наивной восторженности; не воспринимать приказы ни раздраженно, ни безрассудно; а также не демонстрировать свою идейность, не откровенничать, не быть размазней, — не болтать о своем образовании, о влюбленностях, о путешествиях, о буднях прошлой жизни или опыте военной подготовки.

Опыт военной подготовки! 106-й кавалерийский полк, где мне предстояло служить, к тому времени, как мне сказали, отбыл на юг, — наши старые друзья, наши лошади, большие черные толстобрюхие кони, их разлучили с их наездниками — Джонни Дирхэмом, Джимом Кауи, Френчи Дювалем, Басдрамом Беком — милые коняги, каково вам сейчас брыкаться в болотах на жаре? Я не очень много учился верховой езде, так, немного, типа «школа джентльмена»; хотя джентльменов там не было, просто симпатичные ребята в скромном клубе с просторной площадкой Учебного манежа недалеко от Чикаго Авеню, у озера. Я был слишком занят то одной работой, то другой, то романом со своей возлюбленной, чтобы уделять много времени выпивкам или игре в карты или даже верховой езде в компании парней.

Бывало, я целыми днями дурачился с пулеметом и патронными лентами, нагрузив свою лошадь устаревшими кавалерийскими принадлежностями, — я любил лошадей, но верил в превосходство пехоты. Победоносные римские войска были пешими. Их победы достигались дисциплиной. А пулемет, — поразительно, как быстро и жестко он извергал смерть, — и, конечно, танк, конь из железа, это был конец боевой кавалерии. Теперь пехота двигалась к полю боя на грузовиках, грузоподъемностью в четверть тонны, полтонны, полторы тонны, две тонны, некоторые из них были бронированные, вот почти все, что я знал. Смешно, что я знал о лошадях больше, чем о грузовиках. Чем объяснить, что Кавалерия на Черных Конях еще существовала? Тут сыграли роль старомодные генералы, романтика, политики, плейбои, развлечения, парады. Почему еще существовал линкор, дредноут — цель для боевых самолетов, подобная сидящей утке, — ведь разве японцы только что не вывели из строя два британских линкора?

В допризывной жизни я учился на юридическом факультете Колумбийского университета, пришлось оттуда уйти, а пока я был там, Кавалерия на Черных Конях отправилась на юг без меня.

Свою трубу я положил в шкаф «на время» (хорошее выражение, в данном случае оно означало на то время, что продлится война). Накануне сыграл на ней несколько финальных мелодий. Ох, помню, как-то дунул в трубу над ухом одного из тех черных мерзавцев-коней; черт возьми, как больно было, когда это животное мотнуло головой, ударило ею по трубе и воткнуло медный мундштук мне в губы, из них кровь потекла, и они распухли.

К тому моменту, когда трамвай загромыхал по мосту через Чикаго-Ривер, я успел вспомнить марширующие оркестры в старших классах и в колледже, тренировки, униформы, униформу цвета хаки, униформу оливково-серого защитного цвета (я носил такую), сигналы горна: «Приходи и вспомни, я все могу сыграть». Усмехнулся, вспомнив свой самый длительный опыт военной подготовки — годы, проведенные на полу гостиной с оловянными солдатиками. В нашей гостиной не было места бахвальству милитаристов Боливии, Китая и Германии, попадавших в кадры кинохроники и в шоколадно-коричневые разделы иллюстраций в газетах, но я улавливал его сущность и разыгрывал в лицах бешенство их мятежей и боев. Милый старый друг нашей семьи миссис Виллиерс устроила мне детскую экскурсию по полям сражений Гражданской войны с помощью замечательной книги с картинками и воспоминаний ее отца, пронесенных через шестьдесят лет. И «Голливуд с большой буквы»: В атаку! На Западном фронте без перемен. И еще — слушайте, как насмешливо поет ребенок:

Теперь ты в армии,
А не за плугом.
Не разбогатеть тебе,
Сукин сын…”

Я все об этом знал.

Как насчет пьяных солдат, которые затеяли ссору со мной и Бобом Кингом, когда мы, студенты, однажды вечером прогуливались по Мэдисон стрит? Я знал, насколько низок авторитет армии мирного времени.

Теория ведения войны, да, я касался даже этих вопросов, — когда писал сочинение на аттестат с отличием об агрессии Италии в Эфиопии, в споре о гражданской войне в Испании, когда разбирался в идеях относительно войны и мира, которые изучались по школьным программам и в университете; когда изображал холодного последователя Маккиавелли, побеждавшего силу насилием, когда восхищался высказыванием Клаузевица о том, что война — это «продолжение политики другими средствами».

Удивительно, что подо всем этим все еще была сильная пацифистская струя: война это ад, бессмысленное и жестокое убийство, это не по-христиански, это глупо, в этом нет необходимости, все люди равны, все люди братья. Но в Книге Экклезиаста написано, что есть время миру и время войне, и я приводил в спорах тот же довод. В спорах с самим собой. Семь лет бездейственного негодования заканчивались. Моя война против гитлеровской коалиции началась в 1931 году, когда мне было одиннадцать лет и когда японцы вторглись в Манчжурию, в 1933 году, когда мне было тринадцать лет и когда Гитлер стал фюрером Германии.

Тропа войны и мои ответственные действия как гражданина

1. Гитлер становится полновластным диктатором. Гражданин-старшеклассник участвует в дебатах, высказываясь против фашизма. (1934–1935).

2. Япония возобновляет агрессию в Китае, Гражданин осуждает эту агрессию. Поступает в университет. (1935).

3. Муссолини вторгается в Эфиопию. Гражданин пишет дипломную работу. (1935–1936, 1938).

4. В Испании разражается гражданская война. Гражданин выступает против испанских фалангистов. (1936–1939).

5. Происходит аншлюс Австрии. Гражданин выступает против аншлюса. Совершает два путешествия в Европу. (1938–1939).

6. Гитлера ублажают Мюнхенским соглашением. Гражданин осуждает раздел Чехословакии. Вступает резервистом в 106-й кавалерийский полк (1938–1939; 1939).

7. Подписан германо-советский договор, что делает Гражданина решительным противником сталинизма. Гражданин становится дипломированным специалистом-исследователем. (21 августа 1939; 1939–1940).

8. Начинается Вторая мировая война, в связи с чем Гражданин выражает решительную поддержку действиям стран антифашисткой коалиции (3 сентября 1939).

9. Советские войска вторгаются в Финляндию, Гражданин вновь осуждает коммунистический режим. (30 ноября 1939).

10. Поражение войск антигитлеровской коалиции побуждает Гражданина стать членом Комитета «В помощь Британии». (Май-июнь 1940; Гражданин встречает свою любовь; в ноябре 1940 года уезжает учиться в Колумбийский университет).

11. Германские войска вторгаются в Советский Союз. Гражданин откликается на призыв Черчилля оказать помощь советскому государству. (22 июня 1941; в том же году Гражданин возвращается в Чикаго, преподает и ведет исследовательскую и работу в Университете штата Индиана).

12. Японцы бомбят Перл-Харбор. Гражданин предпринимает шаги к личному участию в войне. (7 декабря 1941, после этого Гражданин перевозит принадлежащие ему вещи и складывает их на хранение).

13. Японские атаки достигают Австралии и Индии, в этот день Гражданин вступает в действующую армию.

Вот так, удивительным образом, этот мирный гражданин к моменту поступления на военную службу уже был обеспечен полным набором умственных и физических элементов подготовки к войне: мифов, навыков, фактических сведений и психологических установок, а перечисленные тринадцать ступенек привели его прямиком к участию в великом военном конфликте. Я был типичным миролюбиво-воинственным американцем, ибо фактически Америка не была мирным государством; она только делала вид, что она мирная, в то время как постоянно вела военные действия, и в крупных масштабах, и в малых; почти никогда Америка не была по-настоящему в состоянии мира.

7 декабря 1941 года кризис дошел до высшей точки, в то время как мы с Джил читали газеты за завтраком в большой старой кухне на первом этаже дома 5479 по Южной Университетской Авеню и слушали по радио концерт классической музыки. Квартира, две большие комнаты с ванной, находилась поблизости от Чикагского университета и была отдана в наше распоряжение моим братом Себастьяном и его женой Мириам.

Брат Себастьян (Басс) поступил работать в Службу мониторинга иностранного радиовещания Федерального комитета связи в Вашингтоне, там он занимался анализом радиопередач из Берлина и Рима вместе с Фредом Шуманом, Джоном Гардинером, Гудвином Уотсоном, Эдом Шилсом, Натаном Лейтисом, Гансом Шпеером и другими представителями «интеллектуальной элиты».

Японская атака на Перл-Харбор еще продолжалась, когда концерт по радио резко прервался сообщением об этом. Невозможно было поверить. Мне казалось, что я должен вскочить на крышу дома, взлететь в небо и отбить атаку. Все свое сумасшедшее воображение я направил против врага, я кричал: «Этого не может быть! Японцы с ума сошли!» Еще в течение часа мы слушали плохие новости, затем отправились в квартиру, где жили наши друзья, Джей и Рут Халлы, в доме на той же улице, там мы громко выразили свой протест против происходящего, потом пошли в аптеку-кафе «Стейнвей» на 57-й улице, где, конечно, встретили таких же людей, как мы, выкрикивающих: «Этого не может быть! Японцы с ума сошли!». Подождали свежих газет; появившись, наконец, с шокирующими заголовками, они не добавили ничего нового к текущему потоку информации и руководящих разъяснений, который лился из повсеместно включенных радиоприемников.

До того дня я внимательно следил за событиями в Европе, ожидая, что меня призовут участвовать в военных действиях, которые происходили именно там. Всего лишь двумя днями раньше газета «Chicago Tribune» опубликовала секретный план высшего руководства страны, который предусматривал высадку в Европе пятимиллионного войска для сражений с немцами, а также с итальянцами, если они все еще будут у немцев в союзниках. Я не считал эту газету надежным источником информации, но, тем не менее, мне понравилось, что Белый дом и Пентагон мыслят перспективно. А вместо этого на нас напала Япония, какое потрясение! Непонятно было и то, насколько серьезным было наше поражение в Перл-Харборе.

И можно ли было представить себе, что японская армия так стремительно пересечет океан, достигнет Юго-Восточной Азии, что она даже захватит Филиппины и втянет весь регион Китая и Малайских островов и предпримет военную авантюру против Индии и Австралии как раз в то время, когда я буду готовиться вступить в армию? Именно в этот период японцы оккупировали Голландскую Ост-Индию, атаковали Дорогу на Мандалай, пошли в наступление на Манилу.

Едва я уехал из дома, как президент Рузвельт отдал приказ генералу Дугласу Макартуру вывести американские военные части с Филиппин, где армия, большинство которой составляли филиппинцы, все еще мужественно, но безнадежно сопротивлялась захватчикам. Как раз в это время первый огромный кредит в миллиард долларов был, наконец, предоставлен Советскому Союзу для любых необходимых закупок. Красная армия перед наступлением зимы остановила немцев на расстоянии видимости с башен Кремля и предпринимала поразительно успешные контратаки. В Северной Африке в течение двух недель британские войска смели армию гитлеровской коалиции с территории Ливии, и точно так же беспорядочно их самих смели в обратном направлении.

Западный фронт в Европе, утративший активность после поражения войск антигитлеровской коалиции в 1940 году, ждал своего Героя. Как раз в этот момент было посеяно зерно формирования будущей величайшей армады в истории: Группа планирования военных действий США разработала (разумеется, разработала секретно; и при всей нелогичности этого планирования оно-таки имело место) «План операций на северо-западе Европы» План предусматривал ограниченную операцию вторжения под названием «Sledgehammer» ( англ. «Кузнечный молот») к осени 1942 года, если появятся признаки предельного ослабления Советского Союза, и основную операцию вторжения «Roundup» ( англ. Окружение) весной 1943 года. Все это было далеко от реальности, а еще дальше от нее была Декларация Организации Объединенных Наций, подписанная в первый день 1942 года. Но я был на сто процентов со всем этим согласен, так же, как и с концепцией «Четырех свобод», которую Рузвельт предложил «Конгрессу мира» 6 января 1941 года, за два года до намеченного срока операции «Roundup».

В том трамвае с новобранцами я также вспомнил, как 22 июня только что ушедшего года подвергся нападению Советский Союз, как тогда мы с Джил с изумлением читали заголовки газет в киоске напротив «Стейнвея», куда пришли позавтракать, и как я приободрился при известии об опрометчивости Гитлера и удивился его безрассудству, с которым он повел войну на два фронта, что с точки зрения любого стратега со времен Наполеона было абсолютно недопустимо. Но когда я заговорил об этом с профессором Натаном Лейтисом, чье авторитетное имя как специалиста в области изучения Европы внушало благоговейный трепет, оказалось, что он настроен крайне пессимистично: немецкие армии, предсказывал он, сокрушат Советский Союз за несколько месяцев, еще до начала зимы, — настолько эта страна ослаблена сталинскими массовыми репрессиями национальных лидеров, а также общей некомпетентностью и отсталостью населения. Лейтис ошибался.

Понятное дело, что поскольку я был и влюблен, и постоянно отвлекался на проблемы мирового конфликта, то было маловероятно, что я останусь учиться на юридическом факультете Колумбийского университета, буду упорно продолжать философские исследования или выполнять повседневную рутину на гражданской работе. За два года, прошедшие до призыва на военную службу, я выполнил большой объем творческой работы, но знал, что не смогу продолжать заниматься тем же самым. Я ощущал себя в неустойчивом положении; вопрос был только в том, кто сделает первый толчок, чтобы это прекратилось.

Но почему я не вступил в армию раньше? Может быть потому, что это казалось чем-то вроде поступка мальчишки-фермера или неграмотного бедняка: такие ребята всегда шли в армию. Или поступком романтика, а я не хотел играть в героя, это меня смущало. Я просил, — не настойчиво, а застенчиво, — чтобы мне давали ясные поручения; я предпринял скромную попытку поработать под руководством своего бывшего профессора Гаролда Госнелла, это могло подготовить меня к оборонной работе в Вашингтоне, поскольку этим путем шло большинство университетских сотрудников: интеллектуалы не шли в солдаты. Короче, я не мог решить, что мне делать, вот и пребывал в нерешительности. Сложные любовные отношения также не помогали делу; хотя я не говорил об этом вслух, мысль о том, что они могут прекратиться, постоянно меня беспокоила.

И вот, — невероятно, но факт! Я стал солдатом, воином, последовать зову сердца было облегчением: я знал, что собой представляет эта война, и как только мы вошли в тот трамвай, я почувствовал себя в армии как дома.

Я смотрел на парней, окружавших меня, с какой-то материнской нежностью. Наивные, без твердых убеждений в отношении разразившейся войны, испытывающие только самое простое, легко возбуждаемое чувство гнева, не сомневающиеся в том, что их чувства разделяются всеми, они, вероятно, с уверенностью будут проклинать «вероломных япов». Средства массовой информации, правительство, элита Великой Республики повсеместно позаботились о том, чтобы ощущение единодушия перед лицом Желтой Опасности логичным образом распространилось на немецких нацистов, итальянских фашистов и всех их мелких союзников, — так, чтобы если бы кто-то усомнился в своих чувствах или в том, что общественное мнение единодушно, такой человек счел бы себя случайным исключением, которому надлежит заткнуться. Это было сделано, несмотря на опросы общественного мнения, которые показывали, что у половины граждан страны преобладали изоляционистские настроения [1].

В трамвае нас было человек десять новобранцев; по пути мы ненадолго остановились, чтобы подобрать еще одну группу. Нам всем было приказано сойти у южной стороны торгового центра Луп, оттуда нас провели в какое-то дряхлое здание. Это было место, где мелкие лавчонки и малорентабельные предприятия могли из последних сил цепляться за экономику Чикаго. Совсем недавно я пару месяцев работал в нескольких шагах отсюда, вместе с Франклином Мэном, Гарольдом Хитчинсом и другими членами того же исследовательского коллектива, — вел работу по исправлению и дополнению Энциклопедии Нельсона. Через несколько минут эти люди придут на работу, ничего не зная о моей судьбе. Я ощутил болезненный приступ ностальгии, это одна из моих слабостей.

Наша солдатская компания подошла к ветхой шахте лифта, там нас приветствовала табличка: « Только для гражданских лиц! Всем остальным подниматься пешком». Я попытался саркастически пошутить: «Теперь, ребята, вы знаете, во что втравились!» Они засмеялись: ладно, знаем. И мы потащились по железным ступенькам вверх, где уже собралась толпа мужчин, показали наши карточки, удостоверяющие личность, каким-то канцелярским работникам, выкрикивавшим имена; и там я встретил одного из своих бывших студентов из Ист-Чикаго, где я в прошлом семестре преподавал в Университете штата Индиана курс государственной системы США. В последний раз до этой встречи я видел этого парня в университетской аудитории. И мне подумалось: «Бедняга. Я многое оставил позади, но ему, должно быть, тяжелее, чем мне. Ведь то, что оставил он, ему досталось с большим трудом: это видно по его лицу рабочего-славянина, по его натруженным рукам, по усталому выражению лица; он знает, что не обладает большими талантами, и он на несколько лет меня старше».

Я тоже оставил свой прежний мир, но только после того, как декан факультета организовал небольшой вечер в мою честь, провожая меня как героя; университетские преподаватели и сотрудники прекрасно себя чувствовали, принося эту жертву как вклад в мобилизацию военных сил. Я иронически сказал своему бывшему студенту: «Ну вот, теперь вы видите практическую сторону государственной системы США».

Мы вместе выехали в Кемп-Грант, дорога от города заняла два часа; мой бывший студент немного повеселел. В тот день я видел его в последний раз. Меня направили служить в подразделение высокой мобильности, и еще много-много раз в моей жизни будет: «В последний раз я его видел тогда-то….». Это будет после тысяч будущих встреч: роты, батальоны, транспортируемые десантные части, атакующие десанты, прикомандированные соединения; группы, находящихся в отпуске; откомандированные отряды, войска нашей армии, войска союзников, войска противников, командиры, огромные множества человеческих лиц, от легко узнаваемых до едва различимых, — огромные множества лиц, невосстановимых, как использованные боеприпасы.

 

[1] Изоляционизм США — термин, использовавшийся (с середины 19 в.) преимущественно для обозначения направления во внешней политике США, в основе которого лежит идея невовлечения в европейские дела и вообще в вооруженные конфликты вне американского континента… Однако с расширением агрессии фашистских государств оппозиция масс войне теряла пацифистскую и «изоляционистскую» (в смысле отрешённости от мировых событий) окраску и всё более принимала антифашистский характер, становясь питательной почвой для выступлений за оказание активного противодействия фашизму.

Перевод с англ. для www.world-war.ru Мария Александровна Шеляховская

Источник: Alfred de Grazia “A Taste of War”. – Princeton, N.J. : Metron Publications, 2011.

www.world-war.ru