Мне не исполнилось 18
В воскресенье, 29 ноября Владимир Иванович Гоманьков, ветеран Великой Отечественной войны, ученый физик, доктор физ.-мат. наук принял участие в дискуссионном клубе в ПСТГУ, поделился своими военными воспоминаниями с участниками. Прослушать рассказ Владимира Ивановича можно, скачав аудиофайл.
В.И. Гоманьков выступление в ПСТГУ, 29 ноября 2009 г.
Владимир Иванович Гоманьков, февраль 1948 г.
Биография. Я, Гоманьков Владимир Иванович, родился 5 декабря 1925 г. в селе Смольяны, Витебской обл. БССР в семье сельского учителя Гоманькова Ивана Герасимовича. Отец происходил из белорусских крестьян деревни Подберезье Оршанского района, а мать, Олимпиада Фаддеевна, была дочерью дьячка Фаддея Кузмича Куксинского, служившего до революции в храме села Храповичи Витебской обл. БССР. В конце 1920 гг. отец уехал в Москву учиться в Педагогической Академии им. Н.К. Крупской, а мы — к родителям матери, у которых жили до 1931 г. После окончания Академии отца направили преподавателем в Могилёвский Педагогический Институт, и мы переехали в г. Могилёв.
В 1933 г. отца назначили директором Пединститута, но в 1935 г. он отказался от директорства и уехал в Москву учиться в Институте Красной Профессуры. В 1937 г. из-за партийного выговора «за потерю бдительности» отца отчислили из Института Красной Профессуры, и он перешёл в аспирантуру Московского Института Философии, Литературы и Истории (МИФЛИ) при Московском Университете. Одновременно он стал преподавать в Московском Авиационном Институте (МАИ). В 1940 г. мы переехали в Москву и стали жить в доме преподавателей МАИ.
С 1934 г. по 1940 г. я учился в средней школе №12 г. Могилёва и закончил 6 классов, а в 1941 г. окончил 7-й класс 147-й школы г. Москвы.
С началом войны отец пошёл записываться в ополчение, но его оставили при институте из-за многодетной семьи, — в ней было 5 детей. В конце июля, после первой бомбёжки Москвы, отцу предложили эвакуировать семью на пароходе вместе с другими семьями МАИ. Он посадил нас на пароход в Южном порту Москва-реки, а сам остался в Москве. Так на пристани мы в последний раз видели отца.
При плаваньи по рекам, — Москва-реке, Оке и Каме, — мы с братом Женей, как старшие, обеспечивали всем необходимым маму с малышами (Валя – 4 года, Лёня – 2 года и Миша – 3 месяца). Через 2 недели нас высадили в селе Николо-Берёзовке на Каме и перевезли на подводах в русское село Калегино в Башкирии. В Калегино, мы с Женей пошли работать в колхоз и научились запрягать лошадей, пахать, бороновать и возить всякие грузы. А в октябре 1941 г. отец вместе с МАИ эвакуировался из Москвы в г. Алма-Ата.
В начале лета 1942 г. меня от колхоза направили в районный центр Калтасы в 25 км. от Калегино на строительство эвакуированного из Курской области «Сушкомбината». Там я работал на стройке, на лошадях в транспортном цехе и бондарном цехе.
В феврале 1943 г. из Алма-Аты нам сообщали, что 16-го февраля от гнойного менингита умер наш отец. Я очень переживал его смерть и всю ночь размышлял о папе. Мне казалось, что он не может умереть, что он был бессмертным, это неправильно – вот так вдруг умереть, ничего не сказав нам. И впервые возник вопрос: а что такое смерть? И ещё думалось, как нам плохо будет без папы!
В начале марта меня призвали в армию, хотя мне ещё не исполнилось 18 лет. Нас привезли в Павловские лагеря в 12 км. от г. Чкалова (теперь Оренбург) в учебный батальон 13-й запасной стрелковой бригады.
В запасной стрелковой бригаде. Военные занятия состояли из шагистики, бега и отработки всяких артикулов и положений винтовки. За полгода учёбы мы только по одному разу выстрелили из винтовки, но большинство солдат «промазало», т.к. стреляло впервые. Похоже, нас учили не воевать, т. е. стрелять и владеть оружием, а выправки и прочим «премудростям» армейской жизни. Отсюда понятно, почему в действующей армии было так мало солдат, умеющих метко стрелять.
Занятия проходили на фоне резкого недоедания. Практически мы голодали: за 1 месяц службы я потерял 12 кг. веса, а в сознании возникла болезненная безнадёжность когда-нибудь насытиться. После месяца службы мы написали заявления об отправки на фронт добровольцами. Но начальство никак не реагировало на наши заявления. Только спустя 2 – 3 месяца с едой стало лучше, так как нас стали часто использовать на дежурстве по пищеблоку и на караульной службе. В пищеблоке нам удавалось наедаться, а в карауле отдыхать от муштры.
Потом отобрав 60 солдат, нас направили в Тоцкие лагеря служить в полковой артиллерийской батарее. Служба в артиллерии изумила нас своим спокойствием, — никто на нас не кричал и не подгонял, хотя режим оставался прежним. Почти все офицеры и сержанты были раненые фронтовики, выписанные из госпиталей, — они были спокойны и доброжелательны к солдатам. При распределении по взводам я попал в артиллерийские разведчики.
На занятиях нас учили ориентироваться на местности и ходить «по азимуту», уметь читать карты и выбирать дороги для проезда пушек. Всё это делалось не спеша, — здесь никогда не командовали: «Бегом!». Так мы прослужили до конца августа, а потом из нас стали формировать маршевые роты, как мы думали, на фронт.
Проехав недели 2 на северо-запад, мы добрались до подмосковного городка Яхрома. Тут мы узнали, что нас привезли на пополнение воздушно-десантной бригады, и нам предстоит стать десантниками. При распределении я попал в артиллерийский дивизион, а начальник разведки дивизиона, узнав, что я – москвич, взял меня в отделение разведки.
В воздушно-десантной бригаде. Через 2 дня начались прыжки с парашютами, хотя большинство солдат не знало, что такое парашют. Мы прыгали с американских самолётов «Дуглас», кабины которых вмещали по 25 десантников, с высоты примерно 1000 – 1200 м. По сигналу штурмана самолёта мы подбегали дверцам и скрывались в их проёмах. Я тоже, не глядя вниз, высунулся из дверцы, меня подхватил поток воздуха и вышвырнул из самолёта. Глянув вверх, я увидел раскрывшийся парашют, а далеко внизу – землю. Казалось, что я парю над землёю и не приближаюсь к ней. Меня охватила несказанная радость собственного полёта, — хотелось петь и победно кричать. Сложив ноги вместе и развернув парашют, я благополучно приземлился, упав вперёд и «погасив» парашют за нижние стропы. Прыгать первый раз было не страшно, так как о трагических случаях, которые случаются при прыжках, мы ничего не знали.
Перед десантированием за линию фронта мы пломбировали мешки с парашютами пломбами, чтобы «внутренние враги» перед прыжками в тыл немцам не попортили наши парашюты. Но всякий раз десантирование отменялось, и мы сдавали парашюты на склад…
В начале мая 1944 г. из нашей десантной дивизии сформировали 3 пехотных полка и 238-й гвардейский артиллерийский полк, в составе которого нас повезли на фронт. После более 2-х недель езды мы оказались на Карельском перешейке на реке Свирь, по левому берегу которой проходил передний край Карельского фронта.
На Карельском фронте. Наш 37-й гвардейский корпус влился в состав 7-й армии, расположенной по берегу Свири. Форсирование Свири 21 июня началось с артиллерийской подготовки, которая длился часа 2. Завеса из комьев земли и дыма от взрывов всё это время висела над финским берегом. На нашем участке форсирование Свири прошло без сопротивления финнов. Потом сапёры навели мост и создали несколько паромов, по которым переправлялись танки и наши «Студебекеры» с пушками.
Переправившись на финский берег, мы стали продвигаться вслед за пехотой по лесной болотистой местности, дороги которой были замощены сваленными тонкими деревьями и густо заминированы. На нашем участке фронта у финнов не было ни авиации, ни танков, но солдаты часто гибли на минах и при миномётных обстрелах. Неожиданная гибель солдат казалась дурной случайностью, которой могло бы и не быть.
Мы, разведчики, создавали наблюдательные пункты (НП) для командира дивизиона и начальника разведки, помогали вести наблюдения за финской обороной и исполняли роль вестовых. Наш НП был связан со всеми батарейными НП, и в беготне между НП и батареями дивизиона проходило наше фронтовое время. При этом напряжение, создаваемое миномётными обстрелами и заминированностью дорог, не покидало нас никогда.
А фронт, несмотря на сопротивления финнов, неумолимо смещался в глубь Карелии. 21 июля 1944 г. мы подошли к финской границе 40-го года, и на фронте наступило затишье. В начале августа радисты сообщили, что в Финляндии сменилось правительство, и надо ожидать перемирия. Скоро нашему 37-му корпусу приказали вернуться на станцию Лодейное Поле и грузиться в эшелоны. В августе 1944 г. эшелоны повезли нас на юго-запад, как мы думали на другой фронт.
В Белоруссии. Но в конце августа нас привезли в город моего детства, Могилёв, затем мы выехали на Бобруйское шоссе, и за огородами деревни Сельцы, выкопав 2 ряда землянок, расположились дивизионы. Из 4-х батальонов и 2-х дивизионов опять сформировали 18-ю гвардейскую воздушно-десантную бригаду. Началась обычная армейская служба с учениями и прыжками с парашютами.
Воспоминания о Е.В. Амбарцумове. Вскоре я близко познакомился санинструктором дивизиона Евгением Владимировичем Амбарцумовым, землянка которого находилась против нашей землянки. Он стал моим старшим другом и оказал определяющее влияние на моё мировоззрение и дальнейшую жизнь. Женя служил в дивизионе в чине младшего сержанта и на Карельском фронте был награждён медалью «За отвагу». Он был старше меня на 8 лет, окончил факультет русского языка и литературы Московского педагогического института, и до войны вместе с женой преподавал литературу в школе.
В разговорах и беседах постепенно выявилось его религиозное мировоззрение. Сначала оно меня несколько разочаровало своей простотой и некой тривиальностью: Бог — Христос — Церковь. Однако, в вопросах и ответах Женя развернул передо мною стройную логически непротиворечивую систему своего религиозного миропонимания, которое подкреплялось примерами из его личной жизни, жизни его родных и знакомых и литературы.
При этих разговорах росло и доверие к его мировоззрению. Одновременно в них чувствовался интерес и к моей жизни. Вот эти внимание и доброжелательность к любому человеку оказались самыми замечательными качествами и его личности, и его православного мировоззрения. Постепенно доверие к Жене и его мировоззрению переросло в мою христианскую веру, и я стал верующим человеком.
В деревне Буйничи. В январе 1945 г. нашу бригаду расформировали,- пехотные батальоны свели в полк и направили на фронт в Венгрию в район озера Балатон. А из нашего артдивизиона выделили команду в 25 человек для охраны оставшегося десантного вооружения и боеприпасов, которое свезли на станцию Буйничи в 2 км от г. Могилёва. Женю назначили в эту команду санинструктором, а он попросил командира дивизиона включить в неё и меня.
Из деревни Буйничи мы стали ходить в караул на станцию, а Женя следил за здоровьем солдат и организовывал бани. Вокруг Жени в команде создалась удивительно доброжелательная и спокойная обстановка. Никто с ним не был запанибрата, а он оставался неким умиротворяющим центром.
Вооружение и боеприпасы мы охраняли до конца войны. А в ночь с 8-го на 9-е мая мы увидели феерическую стрельбу ракетами и трассирующими пулями в Могилёве, который хорошо просматривался с нашего высокого берега Днепра, и поняли, что война кончилась. На следующий день и мы, выстроившись у избы, к радости деревенских мальчишек дали залп из автоматов. Утром же по деревне громко голосили и рыдали вдовы, чьи мужья уже никогда не вернутся домой.
Артиллерийская База. Сразу после окончания войны мы перевезли наш склад на Окружную Артиллерийскую Базу в Красном Урочище в 6 км от г. Минска и переехали туда служить. Наша команда влилась в рабочую роту Базы. Женя, как санинструктор, работал при санчасти, а мня направили в тракторный отдел. Там я наладил учёт тракторного имущества, и стал вроде заведующего хранилищем тракторных запасных частей. Иногда по воскресеньям мы с Женей отпрашивались в Минск по увольнительной и там всегда ходили в церковь, и стояли обедню.
В ноябре появился указ о демобилизации из армии некоторых старших возрастов и учителей. Женю, как учителя, демобилизовали 7/XI-45 г. Я проводил его на Минский вокзал, и мы договорились писать обо всём друг другу.
Текст печатается в сокращении по материалам: http://tutunov.ru
Loading ...
