Капитан Алла Коренева

Читайте первые части: Известие о войне

Сравнительно просто мы добрались до Новосибирска, но здесь творилось что-то невообразимое с билетами. Вокзал населяли толпы офицеров, которые по неделе стояли в очереди за билетами. Комендант делал отметку в документах, если кто опаздывал. Поболтавшись на вокзале, мы искали выход их создавшегося положения с билетами, и выход был найден.

Кто-то обнаружил пустой санитарный поезд, готовящийся к отбытию в нашем направлении, на Москву.

Девушки-медсестры содействовали в том, что наша небольшая группа получила в свое распоряжение вагон. Такое могло присниться только во сне. Правда, поезд двигался вне расписания, но все же он шел к Москве. Началось наше долгое путешествие, но в царских условиях.

У нас были талоны, и мы могли получать пищу на продпунктах, был и небольшой сухой паек. Но, как только наши сестрички узнали, что у Виктора Бережного есть гитара и он прекрасно играет и поет, вопрос питания решился сам собой. Нас негласно прикрепили к кухне эшелона.

Наш санитарный поезд иногда шел безостановочно, иногда стоял долго на каких-то разъездах, но все же мы продвигались быстро. Иногда нам встречались встречные санитарные поезда, наполненные тяжело ранеными. Мы молча провожали их глазами, и в такие минуты наступало молчание. Но жизнь и молодость брали свое, и мы как-то забывали о войне.

Вечерами заходили медсестры, и мы вместе пели военные песни под гитару. Отношения с ними установились дружественные, никто из нас не пытался нарушить допустимые нормы приличия или преступить их. Во многом мы еще оставались недавними школьниками. А может быть, в наших душах молодых офицеров была крепка офицерская этика и жизнь еще не успела испортить нас.

Песни той, военной поры, были удивительно задушевными, просто человеческими, патриотическими и, что удивительно, без всякой идеологии. Так проходил день за днем. Наконец, мы прибыли в Свердловск.

Здесь со мной и моим товарищем случилось маленькое происшествие. Мы раздетыми вышли погулять, рассчитывая, что поезд здесь будет стоять долго, но когда мы вернулись, поезда не было, он ушел.

Была еще зима, а у нас не было даже фуражек. Конечно, мы должны были догнать ушедший поезд. На попутных товарных поездах мы все-таки догнали своих, но чуть было не замерзли.

Это было единственное происшествие, случившееся в дороге и, наконец, мы прибыли в Москву.

В Москве мы остановились у родственников одного из членов нашей группы. В Главном Управлении связи Красной армии нам предстояло получить назначения.

Запомнился один эпизод из нашего пребывания в Москве. Дочь хозяев квартиры, где мы остановились, пригласила меня в кино. По дороге она рассказала о своем знакомом капитане, адъютанте одного из высоких военачальников.

— У этого адъютанта вся грудь увешена орденами — рассказывала она. Я стыдливо слушал ее, думая о своей, где, кроме зеленых пуговиц, ничего не было.

Еще долго нам предстояло испытывать смущение при встрече с боевыми фронтовиками, отмеченными наградами и нашивками за ранения.

Через два дня мы выехали в распоряжение штаба Юго-Западного (потом 2 Украинского) фронта, находившегося в Пятихатках на Украине.

Фронт наступал, и в Пятихатках штаб фронта мы уже не застали. Предстояло догонять его. Оказалось, что это будет непросто. Отсюда на запад ходили только товарные поезда, да еще только по одному восстановленному пути.

С этого момента мы надолго стали частью массы кочующих людей: военных, едущих из госпиталей на фронт, гражданских, сдвинутых с мест привычного проживания войной и тоже куда-то едущих с мешками, сумками, чемоданами.

Вся эта масса переполняла станции, полустанки, товарняки. Она жила своей особой дорожной жизнью и своими заботами: поисками попутного транспорта, воды, еды, тепла.

Военным легче: на больших станциях для них открыты продпункты, где, имея продталоны, можно получить сухой паек или пообедать в столовой. Но для этого нужно предъявить справку о прохождении санобработки в санпропускнике, развернутого на станции.

На продпунктах царствовали фронтовики. Из-под расстегнутых телогреек у многих виднелись награды. Мы смотрели на них с интересом и уважением, понимая, что за их наградами, нашивками за ранения стоит опыт бывалых солдат, видевших и кровь, и смерть, и лишения фронтовой жизни. Все это нам предстояло еще испытать в недалеком времени.

Главной задачей для нас теперь становился поиск попутных эшелонов, следующих в западном направлении.

Отныне нас везде окружал прифронтовой пейзаж, к которому мы постепенно привыкали: разрушенные станции и дома, скелеты сгоревших железнодорожных составов, горы разбросанных вдоль линий никому не нужных снарядов, патронов валявшихся россыпью и кучами, как песок. Деревянная упаковка, в которой они и находились, оказалась единственной ценностью, нужной людям и унесенной для своих хозяйственных нужд.

Эшелоны продвигались медленно, долго стояли на разъездах и мы поняли, что потребуется немало времени, прежде чем мы догоним фронт.

Зима была на исходе, но ночью на открытых платформах мы замерзали и спали мало.

Случилось, что я заболел. Знобило, болела голова. Консилиум, который собрался, рекомендовал лечить меня спиртным. Где-то на станционном базаре была куплена самогонка. Вонючая, неизвестно из чего сделанная, она не помогла, и на ближайшей станции меня сдали в санчасть.

Через день я почувствовал себя много лучше и решил догонять уехавшую группу. Теперь мне предстояло ехать в одиночку. Так началось мое неожиданное дорожное приключение, забыть о котором трудно.

Однажды, поздно вечером, я нашел очередной состав, который должен был скоро отправиться в западном направлении.

Я забрался на одну из платформ с углем, чтобы продолжить свой путь. Было темно, но я разглядел лежащих в разных местах пассажиров и, выбрав свободное место, лег сам и приготовился к ночлегу.

Ночной холод нарушал сон, и приходилось вставать и греться. Поезд то стоял на каком-то полустанке, то шел, рассекая темноту и холодный воздух.

Проснулся я, когда уже было светло. Вокруг лежали и сидели ночные попутчики.

Внимание мое привлекла живописная тройка. В центре ее, опираясь спиной о борт вагона, стояла белокурая девушка, без головного убора. Из-под расстегнутой шинели на груди у нее поблескивало несколько наград. Я оценил ее привлекательность и вдруг увидел, что вместо сапог у нее надеты лаковые туфельки, так не соответствующие окружающей обстановке. Рядом стояли два офицера. У одного из них вместо шинели на плечи было наброшено гражданское пальто.

Похоже, что они возвращались из госпиталя, до меня доносился смех и отрывки разговора. Я понял, что девушку там забавляют анекдотами или смешными историями.

Некоторое время я наблюдал за ними, но тут поезд стал подходить к станции, и все стали готовиться к высадке. Нужно было опять, среди многих составов, стоящих на станции, найти тот, который отправляется первым.

На какой-то очередной станции я шел вдоль пути в поисках попутного эшелона и вдруг увидел сидевшую на пригорке группу военных. Я узнал знакомые лица ребят из своей, ранее уехавшей группы.

Ближе всех сидел наш философ, круглолицый татарин из Казани Файзулин, которого мы звали Файзула. Рядом с ним, похожий на цыгана Сашка Медведь, мой учитель правилам жизни и покровитель в академии, самый старший из нас. Дальше, располагалась тройка наших студентов, попавших в академию со старших курсов технических вузов, вечных объектов наших насмешек на строевой подготовке и большого уважения на занятиях по сопромату. Не хватало только Витьки Бережного, нашего острослова, шутника и гитариста, умевшего стать душою любого общества.

Когда улеглась первая радость, где больше всех радовался я, мне показали теплушку, в которой мы поедем. Там тоже был уголь, но поверх угля ребята настелили соломы, неизвестно откуда взявшуюся. Все предвещало поездку в условиях повышенного комфорта.

Наконец, вдали показался Виктор Бережной. Он шел не спеша, с чемоданчиком в руке, а рядом с ним шествовала моя ночная белокурая незнакомка. С ней уже не было тех двух попутчиков, которые развлекали ее. Чемоданчик, который нес Виктор, принадлежал ей.

Виктор представил незнакомку: капитан Алла Коренева, медик, следует в медицинское управление фронта из госпиталя после ранения. Характеристик была отличной, но сам капитан был еще лучше. Наверное, по молодости каждый оценил женские достоинства девушки-капитана, на вид одного с нами возраста. Звание капитан и награды, в числе которых был орден “Боевое Красное Знамя” говорили, что капитан не новичок на фронте.

Поезд тронулся, и мы заняли свои места в вагоне. На противоположной стороне расположилась наша попутчица.

Вскоре стемнело, путь наш продолжался в полной темноте. Шел обычный дорожный разговор, постепенно перешедший на анекдоты, сначала невинные, потом более “соленые”. Мне казалось, что наши старики испытывали реакцию капитана. Оттуда, с женской половины, до нас долетали звуки, какие бывают, когда бьют круто сваренные яйца. Капитан ужинала и молчала.

Прошло какое-то время, и капитан присоединилась к рассказчикам. Ее анекдоты были круче и “солонее”. Наконец, анекдоты иссякли, и постепенно наступила тишина.

Наверное, красивая женщина, соленые анекдоты накалили стариков, и когда пришло время всем уснуть, самый смелый из них пополз к капитану. Послышался удар и прозвучал голос капитана: “Следующий получит пулю в бок!” Раздался общий смех так, как все не спали. Этот эпизод больше никогда не повторялся и не упоминался, а наше уважение к капитану возросло. Постепенно Алла стала центром внимания нашей группы. Она воевала уже давно и много рассказывала нам о фронтовой жизни.

На фронт она попала в 1941 году. Начала под Ленинградом, а сейчас в танковой бригаде казачьего кавалерийского Кубанского корпуса генерала Селиванова.

Свой орден “Боевого Красного Знамени” получила “за то, что во время боя вытащила из горящего танка командира бригады. Три нашивки за ранения говорило том, что капитан воюет по-настоящему. Все это увеличивало уважение к нашей попутчице, и все мы были неравнодушны к красивой девушке.

Все понимали, что шансов понравиться было больше всего у Виктора. Его гитара, песни, опыт женского сердцееда казалось вот-вот прорвут Аллочкину оборону, но ничего не случалась. Алла никому не отдавала предпочтения и ровно относилась ко всем. Я, конечно, не был исключением.

Однажды, стремясь угодить Алле, я опять чуть не отстал от поезда. Дело было простое. На какой-то остановке капитан увидела вдали колодец и попросила меня принести ей воды. Колодец был далеко и существовал риса отстать от поезда, если он вдруг опять тронется. Но отказать Алле не смог бы никто из нас, и я с котелком побежал к колодцу.

Уже набрав воды в котелок, я увидел, что поезд тронулся. Никогда еще в жизни я так не бегал и, почти догнав поезд, никак не мог преодолеть последние два метра, отделяющие, меня от последнего вагона и многочисленных протянутых рук. Под подбадривающие крики я все же сумел дотянуться до них и был втянут на платформу. Было много смеха, но Аллочкин поцелуй заставил меня забыть о случившемся неприятном приключении.

Шел март, и с каждым днем становилось теплее, но ночи еще были холодами. Мы по-прежнему кочевали с поезда на поезд, но до цели нашей поездки было еще далеко.

Однажды, на каком-то разъезде мы увидели необычную для войны картину. На соседнем пути стоял восстановительный поезд. Все его обитатели: рабочие-мужчины, женщина в рабочей одежде, собрались вокруг аккордеониста. В танце кружились пары одетых в рабочую одежду, грязные телогрейки людей.

Теплое уже солнце и кое-где пробивающаяся зеленая травка создавали весеннее настроение.

Наш поезд стоял рядом, и все потянулись смотреть на редкое для нас зрелище. Аллочка попросила меня снять ее с платформы, и я долго еще помнил ее волнующее прикосновение. Ловкий Виктор уже утащил ее, и я видел их среди танцующих. Наконец, прибыл вечерний поезд, и мы опять двинулись в путь.

Вечер застал наш эшелон на каком-то очередном разъезде. Вдали виднелась какая-то деревушка, каких мы видели уже немало. Вдруг послышался голос Аллы: “Мы неправильно едем. Опытные люди едут днем, а ночевать идут в деревню, где к тому- же и ужинают!” Через несколько минут мы уже шагали по дороге, ведущей в деревню. Впереди шагала Алла. Любезный Файзула услужливо нес капитанский чемоданчик, а мы все следовали за ними.

Стемнело уже, когда мы добрались до деревни. Людей уже нигде не было видно, но Аллочка дала команду искать кого-нибудь из “ястребков”. Мы узнали, что так называют членов истребительных отрядов самообороны, создававшихся из местного населения.

Вскоре мы нашли одного из них, и он распорядился: “В эту хату — двое, туда — трое, а туда — двое”. И тут прозвучала команда, капитана, обращенная ко мне: “Бери чемоданчик и пошли туда, где двое!” Эта, поразившая меня команда в табели о рангах ставила меня выше всех, даже выше Витьки Бережного. Оставив в молчании наших попутчиков, мы с Аллой пошли к дому. Постучав в дверь, я спросил разрешения переночевать.

В комнате горела свеча, освещая стол, печку, на которой лежала какая-то женщина. Хозяйка пригласила нас поужинать. Мы достали и свои харчи. На столе появилась четвертушка самогону, предложенная хозяйкой. Мы узнали, что сегодня какой-то праздник. Недолгий наш ужин закончился вскоре, и пришло время ложиться спать. Перед тем, как стелить на полу постель хозяйка задала мне резонный вопрос: “То жена ваша?”

Не успел я сказать нет, как меня опередила Аллочка: “Да, это мой муж!” Так хозяйка скрепила наши брачные узы. Так Аллочка стала моей женой, и нам не нужно было скрывать свою любовь. В душе у меня начала звучать пастораль. Утром все собрались у нашего дома. Посыпались шутки и намеки, но Аллочка была реалисткой и не скрывала того, что случилось. С этого дня мы ехали по методу опытных людей, а чемоданчик капитана носил теперь я.

В какой-то деревне мы проспали, и группа уехала без нас. Теперь у нас началась настоящая пасторальная жизнь. Аллочка решила, что нам нужно устроить баню и стирку. В сарае, где мы устроили баню, я увидел Аллочкины военные шрамы, следы от ранений и узнал от нее все, что хотел.

Аллочка была ленинградкой. Отец ее — капитан дальнего плавания часто уходил в рейс, и Аллочка оставалась с гувернанткой. Матери она не помнит.

Возвращаясь из рейса, отец привозил все, что было нужно для безбедной жизни и часто баловал дочь подарками. Закончив школу, Алла добилась, чтобы ее приняли в военное медицинское училище, которое она закончила в 1941 году.

Началась война, и отец стал командовать десантным кораблем, на который Алла была назначена судовым врачом. В одном из боев упавший снаряд разметал по земле и деревьям останки отца. Так Алла осталась одна.

Фронтовая судьба в 1943 году занесла ее в Кубанский казачий кавалерийский корпус. К этому времени она имела уже два ранения. Третье получила в конце 1943 года. Она презирала ППЖ и воевала по-настоящему.

Алла была моей первой любовью, и мысль о том, что нам придется скоро расстаться, казалась невыносимой. Шли дни, и мы старались догнать свою группу, наверстывая отставание. На какой-то станции мы узнали, что поезда дальше не ходят. Нам предстояло продолжать путь попутным автотранспортом. В сторону фронта двигались колонны машин, груженные авиабомбами, снарядами, боеприпасами, ящиками, мешками. Попутные машины нужно было искать на перекрестках дорог, где был пост регулировщицы движения.

В дождь и холод, с двумя флажками в руках и карабином за спиной, регулировщица командовала и распоряжалась машинами. Она была хозяйкой дороги. Не было водителя, который бы не подчинился ей, который не улыбнулся бы симпатичной девушке. К ней обращались офицеры, солдаты, которым нужно было добираться до своих частей единственно возможным способом — на попутной машине.

Шли уже пыльные дороги Бессарабии, до штаба фронта оставалось уже немного.

Сидя на ящиках с авиабомбами, с головы до ног покрытые пылью, мы с тоской вспоминали об угольных платформах, где над нами было чистое небо, и поезд весело бежал среди холмов и зеленеющих полей, а свежий ветер доносил приятный запах пробуждающейся природы.

Наше романтическое путешествие подходило к концу. Почти у цели я допустил роковую ошибку, разрушившую наш приятный романтический сон. Случилось это так. Увидев, что в следующей за нами машине в кабине есть свободное место, я пересадил туда Аллу, спасая ее от пыли. Машины шли одной колонной, и я представлял, что мы вместе доберемся до города, до которого оставалось уже немного. Сквозь пыль я иногда видел идущую следом машину и мою Аллочку, потом они надолго скрывались в облаке пыли. При въезде в город пыль стала оседать, но машины с Аллой не было. Колонна распалась, и напрасно я ждал, что отставшая машина догонит нас.

В центре города я остановился и стал ждать Аллу. Потом, поколесив по городу, я вдруг наткнулся на комендатуру, которая направляла приезжих в свои отделы кадров штаба фронта, разбросанные по окрестным деревням. Меня предупредили, что в мой отдел кадров сейчас уходит машина, и рекомендовали воспользоваться случаем. Через час я был уже в своем отделе кадров и был зачислен в офицерский резерв. Наступил вечер, но я решил возвратиться в город и поискать там Аллу или узнать, где находится ее медицинское управление.

Попутной машины не было, и я решил идти пешком. Где шагом, а больше бегом, я, преодолев двенадцать километров, уже ночью добрался до города. Выбрав один из разрушенных домов, я устроился на ночлег и утром двинулся к центру города.

Через некоторое время я услышал вдалеке шум и постепенно стал различать далекий гул голосов. Ориентируясь на этот шум, я, как и ожидал, вышел к продпункту — самому шумному месту в городе. Я решил позавтракать и подождать, не встречу ли я кого-нибудь. Расчет мой оказался правильным. Я вдруг встретил группу своих академиков и среди них была Алла. Еще раз судьба улыбнулась мне. Но, как оказалась, улыбка эта была иронической.

Алла еще не была в своем управлении кадров, а мои друзья, прибывшие на два дня раньше, уже были зачислены в резерв и ждали назначения. Накануне они вдруг встретили в городе Аллу и все вместе ночевали в одном из разрушенных домов.

Моя радость от встречи продолжалась недолго. Мы гуляли по городу, когда Виктор обнял меня и сказал, что теперь мы с ним молочные братья. По простоте душевной он считал, что от друга ничего скрывать нельзя. Это был жестокий удар по моему романтическому и лирическому настроению. Я нашел силы скрыть свое состояние после такой откровенности.

Аллочка собиралась в свое управление кадров и держалась за мою руку. Она не подозревала, что я уже все знаю, и просила проводить ее. Она говорила, что вчера потеряла надежду встретить меня когда-нибудь. С болью в душе я слушал ее рассказ. Я слушал ее, когда она говорила о том, что нам нельзя терять друг друга. Я слушал ее, когда она давала мне свой ленинградский адрес. Но я уже знал, что никогда не напишу ничего по этому адресу.

Мы обнялись последний раз. Машина увозила Аллу, я видел слезы на ее глазах и долго смотрел вслед, прощаясь с ней и своей первой любовью. Было горько на душе, и я с трудом сдерживал слезы, навертывающиеся на глаза.

Я все еще не понимал, что такое война. Я не знал, как она упрощает жизнь, как безжалостно сбрасывает все ненужное ей, ломает будущее, меняет психику, а иногда и калечит душу. Ведь жизнь на передовой не только другая, она зачастую и очень короткая. Но об этом знает только тот, кто побывал там. Только он может понять и простить.

 

---

Продолжение следует.

Текст прислал для публикации на www.world-war.ru автор воспоминаний.