Как я побывал в Архангельске
Томас Леонард Герберт
Эта история случилась в дни, что я провёл в Архангельске. Однажды вечером я вышел прогуляться в одиночестве подальше от главной улицы этого тогда мрачного города. На жилых домах кое-где были видны последствия бомбардировок. Пока я ходил вдали от центральной части Архангельска, мимо меня несколько раз проехал «трамвай» – странный, похожий на дрожки вид транспорта – открытая телега довольно большого размера, на которой, видимо, доставляли рабочих на смену в лес. Пассажиры, если и видели меня, то никак не реагировали, просто сидели, сбившись в кучу, и покачивались вместе с кренившимся от тяжести трамваем, передвигавшимся с трудом по деревянной дороге.
Никто не заговаривал со мной, пока я гулял. Когда я уже шёл обратно к реке извилистыми городскими улицами, то неожиданно услышал звук, совсем мне незнакомый. Источник звука был где-то позади. Тихий, странно приглушенный звук голосов, будто хор пел что-то ритмичное, похожее на походный марш. Звук, то высокий, то низкий, постепенно усиливался. Ошибиться было невозможно. Пели марширующие люди, видимо, военные. Я остановился на пустой дороге, а большой отряд, приближаясь ко мне, пел все громче и громче чистыми совсем без хрипоты, как это часто бывает у военных, голосами. Марширующий хор пел благозвучно и воодушевлённо. Казалось, что хору совсем был не нужен дирижёр – они шли по шесть человек в ряду и исполняли мелодичную песню, голоса теноров взмывали вверх, а баритонов заполняли собой всё пространство песни. Этот удивительный хор произвёл на меня неизгладимое впечатление, мне повезло, что довелось его увидеть. Больше всего меня поразил факт, что женщины маршировали в этом строю наравне с мужчинами, они шли в таких же тёмно-серых шинелях, высоких сапогах и шапках-ушанках из войлока и меха.
Я часто думал о том, какая чудесная картина получилась бы из этой сцены. Тяжёлое, свинцовое от снега небо, выходящий из него отряд одухотворённо поющих военных, мерно шагающих с такой гордостью, что нельзя не проникнуться духом России. Они проходили мимо меня в течение минут десяти, несмотря на такое количество участников, отряд всегда вступал стройно и не терял ритма, как настоящий хорошо слаженный, отрепетированный хор. Спустя несколько минут они ушли, и пение стихло. Они даже не заметили меня. Я знал нотную грамоту и потому постарался поскорее записать мелодию, которую только что услышал. Потом много раз я смотрел на ноты и вспоминал ту песню. Несомненно, мне очень повезло оказаться тогда в нужном месте в нужное время.
Я снова направился к реке торжественной и неспешной, цвета олова. С того места, где я находился, мне была хорошо видна широкая река во всём её величии. Слева от меня – вверх по течению – она исчезала в лесу, устремляясь вдаль на неопределённое расстояние. А справа река расширялась в большой лиман и открывала возвышающийся вдали Кольский полуостров. Я взглянул пару раз вдаль, чтобы удостовериться, что там впереди я вижу лёд. Оказалось, что я ошибался. И всё же я смог бы разглядеть лёд, даже на таком приличном расстоянии.
Чтобы убедиться в этом, я посмотрел на небо вдали – поскольку небо на близком расстоянии отражалось в непокрытых льдом участках реки, блеск льда в северной стороне был бы очень хорошо виден. Я знал, что был прав. Именно тогда я понял, что если начинают дуть северные, северо-западные или даже западные ветра, то в лимане вскоре появляется лёд, который потом течение пресноводной Двины погонит в Белое море в сторону Новой Земли, и выпадет снег, и тогда, возможно, уже в ноябре разрешится наша проблема. Дело в том, что если не выбраться отсюда до наступления ледостава, который продолжался здесь пять-шесть месяцев, наши перспективы вернуться домой могли стать весьма призрачными. Неожиданно для меня, моя прогулка становилась всё более интересной. Факт, что на моём пути мне никто гуляющий больше не попадался, тоже был довольно любопытным. Возможно, за мной наблюдали из зданий, которые в этой, более знакомой для меня части Архангельска, становились всё выше. Скорее всего, моя прогулка так и осталась бы просто прогулкой в одиночестве, если бы мне по пути не попалось одно место.
Я наткнулся на нечто, похожее на лавку старьёвщика – внутри отсутствовало даже подобие на какой-либо порядок, груды разных вещей валялись на полу и подоконниках, не было никакой обозначающей вывески. Я подождал немного перед входом, чтобы понять, магазин ли это, в надежде, что кто-нибудь зайдёт внутрь или, наоборот, выйдет, и уже начал догадываться, что это совсем не то, чего я ожидал, как вдруг заметил лежащие на полу свёрнутые в рулоны картины, написанные маслом. Они бы поместились в мой ящик для вещей и вполне могли бы быть стоящим сувениром. «Ну, давай!», – скомандовал я себе и вошёл в магазин, вполне готовый к «Ne panemayo»[1], «Nyet»[2] или другим словам, которые мне скажут, чтобы объяснить, что я пришёл не туда, что это гостиная в жилом доме или что-то в этом роде. Внутри я увидел пожилую женщину в туго повязанном платке, закрывающем и шею, и уши.
Я указал на холсты и спросил: «Spasibo?»[3]
Она посмотрела на меня, не в силах понять, что означает моя просьба, да и мой английский акцент был для неё совсем незнаком. Она ничего не сказала и не сделала в ответ. Я вновь указал на рулоны, а женщина просто кивнула в ответ, и снова больше ничего. Я подумал, что надо попробовать выразить жестами своё намерение купить картины, и показал ей несколько бумажных купюр, что у меня были. В какой-то степени это действительно помогло: она начала что-то говорить, но в таком темпе, что я мог только восхищённо смотреть на неё, не в состоянии хоть что-то ответить.
Я понял, что продолжать наше общение, таким образом, будет бесполезно, поэтому просто поднял руку, показав, что прошу её остановиться. Потом жестом попросил разрешения посмотреть картины.
Она поняла меня сразу же и мы, наконец-то, сдвинулись с мёртвой точки. Мы развернули холсты, один был вложен в другой – всего два холста – со вполне узнаваемыми сценами русской жизни. На одной картине был изображён лес, много деревьев и снег, на другой – фабрика или лесопилка или что-то в этом роде с огромными паровыми трубами. Оба холста были в хорошем состоянии. Я снова стал жестикулировать. Мне понравились оба холста, и я старался показать, что хочу их купить. Сколько стоят? Сколько рублей стоят? Честными голубыми глазами она смотрела на меня, не в силах дать хоть какой-то ответ. Она начала медленно трясти головой, будто говорила «Не понимаю, что вы говорите?», пока я изо всех сил с помощью своих денег старался добиться от неё назначить стоимость – пятьдесят, сто или сколько-то ещё. Но опять результата не было.
Я написал в воздухе сумму, которую готов был выплатить за картины. Но опять не увидел в ней понимания. Почти отчаявшись установить контакт, я жестом показал, что у меня возникла новая идея, и достал из кармана пачку сигарет, и, наконец, она поняла. Она посмотрела на сигареты и сразу же начала сворачивать холсты в рулоны, чтобы отдать их мне. Казалось, что картины были самым ценным в магазинчике. А меня не отпускало неловкое ощущение, что кто-то здесь распродаёт своё имущество. Языковой барьер отнюдь не способствовал взаимопониманию – пожилая женщина внимательно разглядывала меня, пока я с трудом пытался узнать, продавалось ли здесь ещё что-то стоящее, или, может, я ошибся, и это совсем не магазин. Вот представьте себя в чьей-либо гостиной, в доме на небольшой улице, в комнате без штор на окнах и без каких-либо иных признаков того, что данное помещение является настоящим магазином, кроме наличия вещей, которые, судя по всему, продаются или вымениваются, и распахнутой двери, и тогда вы сможете понять, как я себя тогда чувствовал. Я уже стал сомневаться, что смогу получить вразумительный ответ от этой женщины. Она просто стояла и внимательно смотрела на меня.
Я больше не мог ждать и произнёс по-русски «спасибо», которое в моём исполнении прозвучало как «Puzhoust» и слегка поклонился ей. Я почти вышел за дверь, когда увидел стопку граммофонных пластинок, большая часть из них была в конвертах. Старые, тяжёлые, толщиной в одну восьмую дюйма. Их было около пятидесяти. Я остановился, в раздумьях, не попробовать ли их купить завтра, не все пятьдесят, конечно, а, например, дюжину. Опять язык! Но, была не была, повернулся, показал на пластинки и сказал по-английски: «Я приеду завтра и куплю кое-какие пластинки». Непонимающий взгляд был слишком очевиден, мне не оставалось ничего другого, как только мимикой и жестами снова попытаться объяснить, что приеду завтра за пластинками. Но как мне это показать? Я постарался изобразить, как я возвращаюсь на корабль, ложусь спать, потом просыпаюсь и снова прихожу сюда. Мне показалось, что она поняла меня! Она произнесла слово, которое прозвучало как «Zhavtra»[4]. Мы оба несколько раз повторяли это слово, моё произношение всё равно оставалось далёким от правильного, но подбадриваемый её «Da-da»[5], я добился нужного результата – своего умения почти правильно говорить по-русски «завтра» и понимания женщины, что я приду к ней на следующий день. Ещё мне нужно было запомнить путь до этого места. В Архангельске было очень много улиц, а дома были довольно похожи, поэтому, пока я возвращался на корабль, я внимательно следил за дорогой, чтобы убедиться, что путь до магазинчика я запомнил.
Немногие из моих сослуживцев заинтересовались картинами, и очередь перекупить их у меня не выстроилась. Я действительно вернулся на следующий день в магазин. Увольнение на берег было не сложно устроить, и я решил потратить его на свой магазин: я выменял ещё одну пачку сигарет и, симпатизируя этой бедной женщине, я подарил её кусок хорошего туалетного мыла.
Удивительно, что мой совершенно случайный выбор дюжины пластинок оказался действительно удачным. Я возвращался на корабль, прижимая к груди свои двенадцать дисков – у меня не было ни сумки, ни чего-то другого, в чём бы можно было их донести, дорога была очень скользкой, и мне пришлось идти очень аккуратно, чтобы не упасть и не разбить пластинки.
Через какое-то время я обратился к Джорджу Хантеру с просьбой перевести названия дисков, что я когда-то выменял. Было интересно, что за музыка записана на них, кто там играет или поёт. Первая пластинка, которую он взял в руки, была записью балета «Лебединое озеро», следующая – «Ромео и Джульетта», остальные – русские музыкальные оркестровые произведения, какие-то более известные, какие-то менее. Когда мы перевели все названия пластинок, Джордж посмотрел на меня и в недоумении спросил: «Как ты это достал?»
Я ответил: «Как обычно».
Он ответил: «Тебе на самом деле невероятно повезло!»
[1] Не понимаю
[2] Нет
[3] Спасибо
[4] Завтра
[5] Да-да
Перевод для www.world-war.ru Елены Захаревич
Loading ...
