Как мы били немцев

Стоит ли продолжать мое повествование? Далее все будет обыденно, описания боев уже приелись… Стоит! Хотя бы для самого себя! Ведь была же цель в моей военной жизни, был смысл в борьбе, преодолении всего описанного ранее, желание отстоять достоинство, во имя будущего, во имя мечты и, что главное, — во имя доказательства неоспоримого преимущества нашего строя, нашего народа, нашего правого дела. Моя партийная совесть требовала – ну, тов. Смирных, ты оценил свою жизнь дороже жизни 2-3 немцев, ты вышел из окружения, доказал свою непричастность к предательству дела партии, ты должен совершить большее или … нет тебе морального оправдания!

Скорее действовать! Так, очевидно, думал не я один, а все вырвавшиеся из окружения. Все мы рвались в бой, все просили и требовали дать нам в руки оружие. Но сразу действовать не получилось. Я прекрасно понимал, что без соответствующей проверки вышедшим из окружения сразу нельзя доверять. Это касалось солдата, а для старшего офицера эти требования были много выше.

Батальон – много это или мало?
(мои размышления)

Итак, после излечения в госпитале и пребывания в запасном полку в апреле 1944 года я был назначен на должность командира 1-го стрелкового батальона 240 гвардейского стрелкового полка 74 гвардейской стрелковой дивизии, входившей в состав 29 гвардейского стрелкового корпуса 8-й гвардейской Армии.

По пути в Армию много размышлял о своем назначении и предстоящей мне деятельности. Батальон! С одной стороны это мало, даже очень мало для масштаба войны с миллионами ее участников. Это решение ограниченных, частных, тактических задач, участие в боях более крупных войсковых формирований – частей и соединений. Но, с другой стороны, батальон – это много даже чисто в военном отношении. В обороне прорыв его позиций может стать катастрофой для всей дивизии. В наступлении – решительность и активные действия одного батальона могут способствовать осуществлению обширного плана. На марше, при преследовании отходящего противника, в ГПЗ [1], во встречном бою – батальон идеален по соотношению огневой мощи и способности к быстрому маневру для достижения успеха.

Отсюда – для командира очень много забот и обязанностей. Знать свои силы, уметь использовать возможности приданных и поддерживающих средств, умение организовать их взаимодействие, сплотить для достижения успеха. Для командира всегда важно поставить задачу именно тому, кто ее способен выполнить. Причем с наименьшими потерями. А вопросы материально-бытового обеспечения? В моральном отношении батальон – это ответственность за жизни десятков офицеров и сотен солдат, радость или горе тысяч их родных в тылу. Командование – это, прежде всего работа с людьми. Сумеешь их сплотить, и они пойдут на любые испытания за своим командиром и впереди его во имя Родины, во имя светлых идей. Но люди сведущи – они поверят своему командиру только тогда, когда он будет порядочен и на уровне в любой мелочи обыденной жизни, в любой обстановке, под пулями в бою.

Еще одна необходимость для командира – быть профессионалом. К 1944 году немцы полностью утратили свое превосходство над нами – и численное и техническое. Но профессионализм их командиров никто из разумных людей под сомнение не ставил. При равенстве сил, мне будет противостоять немецкий батальон во главе с гауптманом [2]. А это, как правило, – профессиональный военный, с огромным фронтовым опытом (потери в офицерском составе у немцев были куда меньше наших!), умением и желанием драться. А на уровне полка – это уже оберст [3] – это представитель военной касты, профессионал, с довоенным образованием, офицер не в первом поколении. А кто я? Учитель-историк, гражданский человек. Теорию боя учил я добросовестно, оружие знаю и владею им хорошо, а командирская практика? Партийный работник – это работа с людьми, да, у меня в этом отношении может быть и преимущество. Но вот в чисто военных вопросах я явно слабее. Учиться на ошибках нельзя – это человеческие жизни! Не справлюсь? Да нет, не хуже я виденных мною комбатов! Но выводы для себя сделать необходимо!

В любых условиях при любых обстоятельствах быть всегда в среде своих людей. Сдерживать свою горячность, не рваться выполнять задачи простого бойца, не стрелять самому, а руководить боем, но и не прятаться за спины других. Таковы были итоги моих размышлений. Оставалось претворить их в жизнь.

Учиться! Учиться быть командиром, тщательно изучать все пособия по военному делу. В любых условиях и все, что можно только добыть во фронтовых условиях. Учиться и у старших товарищей – своих командиров и у солдат, собирать и переосмысливать крупицы их опыта. Учиться реально оценивать обстановку, анализировать действия противника, стараться охватить мысленно все проблемы современного скоротечного боя. Учиться принимать обдуманные решения быстро и проводить их в жизнь неукоснительно. Думать! Думать и еще раз думать! Нельзя недооценивать противника, специфические навыки его командиров и офицеров, стараться противопоставить им свою идейность, диалектическое мышление, широту кругозора, отдавать всего себя этой ответственной работе. Сохранять твердость и трезвость ума и проявлять самоотверженность.

Начало настоящего боевого пути

Прибыв в штаб дивизии, представился ее командиру полковнику Бакланову. Сразу же доложил, что был в окружении, но получил совершенно непривычный ответ: «Ну и что же, от этого хуже не воюют!». Душа просто встрепенулась – неужели всё позади? Увы, не всё …

Без лишних проволочек был доставлен в полк на машине. Это было уже что-то новое – ранее все пешкодралом передвигался, а тут… Штаб полка стоял в деревне Маяки. Передний край был близко – за небольшой речушкой шел сильный огневой бой.

Несколько неожиданно вместо блиндажей и окопов штабных офицеров застал в обычной квартире одноэтажного кирпичного дома, полностью рассупоненными и попивающими чаи. Представившись по-уставному командиру полка подполковнику А.И. Шишкину, в ответ получил радушное приглашение: «Садись, майор, кушать хочешь?». Приветливость командира объяснялась еще и тем, что он признал меня за собрата-окруженца из запасного полка в Калаче. Из окружения он вышел раньше меня и, как кадровый офицер, много раньше попал на фронт, получил сразу же полк и успел повоевать. Но вот комиссар (вернее, уже замполит) полка подполковник Непомнящий с первого мгновения проявил ко мне необъяснимую неприязнь, воздвигнув стену субординации.

Полк атаковал Маяки столь стремительно, что в поселке разрушений вообще не было видно. Впрочем, догоняя штаб Армии из Криворожья, мы уже стали привыкать к тому, что этот район сохранился много лучше, чем, скажем, хутора вокруг Харькова. И наступали немцы здесь в 1942 году и драпали в 1943-44 так быстро, что не успевали разрушать населенные пункты. Эти наблюдения не относились к Одесскому порту, станциям и самим железнодорожным путям, с которых снимались не только рельсы, но и шпалы разрезались специальным плугом. В безлесных районах Донбасса и Криворожья это особенно затрудняло их восстановление.

Полк с тяжелыми боями прошел к моменту моего прибытия большой путь, форсировал одним из первых Днестр, причем по дамбе через плавни разлившейся реки, и в настоящее время вел бой за овладение хутором Паланка. Меня быстро отвели в батальон. Первый батальон, который я принимал, был отведен с западной стороны реки и насчитывал 23 человека, включая моего заместителя гв. старшего лейтенанта [4] П.А. Голубкова и адъютанта старшего (начштаба) батальона гв. лейтенанта Зорикова. Фактически, это было не подразделение, а группа людей, спаянная боями, сжившаяся с большими потерями, только что выведенная с передовой.

Никакой церемонии приема – передачи не было. Я вошел в дом, где размещался весь батальон, представился всем сразу и сказал, что будем воевать дальше уже вместе. Приняли меня предупредительно и, как мне показалось, им польстило, что командир их майор, а не младший офицер, как бывало в большинстве случаев. Но чувствовалась и настороженность – что за человек, что он него ждать? А Голубков не мог скрыть своего разочарования, что не его назначили на эту должность. Мой предшественник выбыл уже давно, по ранению, так что Голубком командовал батальоном уже не одну неделю. Я же, впервые столкнувшись с командованием, старался тщательно продумывать каждый свой шаг, каждый жест и каждое слово. Теоретически подготовленный на большее, с опытом партийной работы, я видел бои, многое познал в окружении, но командных навыков у меня почти не было. Кадровый офицер к должности комбата поднимался годами, через взвод, роту, должность замкомбата, а я сразу же «скакнул» на эту должность из гражданских.

Повар батальона, наш замечательный таджик Шарипов, немедленно накормил меня кукурузной кашей. Для нового комбата, явившегося с одной полевой сумкой и даже без ложки за голенищем, быстро нашлось все необходимое.

На другой день подробно ознакомился со своим «хозяйством» — один миномет с неполным расчетом представлял собой остатки минометной роты, единственный станковый пулемет – пулеметную роту, буквально по 2-3 стрелка в трех стрелковых ротах да обоз с десятком лошадей и повозок. Во главе последнего стоял молодой и веселый украинец, командир хозяйственного взвода гв. младший лейтенант Ющенко. Узнал я также, что имеется еще и рота автоматчиков, но она сейчас в танковом десанте. Вот и все «хозяйство», нас не пополняют, вскоре полк должен идти на доукомплектование.

По ту сторону Днестра явно прослушивается несмолкаемый огневой бой. Мне рассказывают, что части дивизии упорно стремятся расширить плацдарм на западном берегу и захватить хутор Паланка, но бои складываются неудачно – немцы успели подбросить подкрепления, местность не дает возможности развернуться. На третий день по прибытии пришлось поучаствовать в бою, что позволило лучше узнать обстановку. Явившись по вызову к комполка, получил приказ: переправиться всем наличным составом на правый берег и занять оборону по дамбе во втором эшелоне с тем, чтобы прикрыть отход наших войск с плацдарма. Условия довольно необычные – Днестр при впадении в лиман вздут вешними водами и течет в широких плавнях, заросших камышом и совершенно непроходимых. Главное русло проходит у нашего, восточного, берега, а с другой стороны через плавни идет дамба, метров 70-100 шириной. Дамба почти сравнялась с уровнем реки, бешено несущей свои мутно-коричневые воды на юг, местами даже переливаясь через дамбу. Место открытое, лишь местами на дамбе растет лозняк.

Наши части с ходу овладели дамбой, но не могут прорваться к хутору на высокий западный берег через протоки. Артиллерия с восточного берега не может поддержать атаку – далековато, да и снарядов «небогато». В довершении к этим проблемам атаковать можно лишь на узком, хорошо простреливаемом участке. Итог закономерен – потери большие, результата нет. Вот и было решено перенести усилия на другой плацдарм. На всякий случай мне было приказано занять оборону примерно на середине дамбы, пропустить отходящих и затем, оторвавшись от противника, вернуться на свой левый берег.

На рассвете ставлю задачу «батальону», солдаты и офицеры все бывалые и мы дружно выходим к Днестру. Лодок здесь довольно много, и быстро работающие саперы за один заход перевезли всех нас на дамбу. Спокойно переправившись, выходим к заданному рубежу. На позиции я указываю места всем своим немногочисленным бойцам. Окопы рыть нельзя, вода проступает уже через 5-10 сантиметров, поэтому ограничиваемся нехитрыми укрытиями. Я же по всем правилам рассчитываю плотность огня и, выбрав поворот дамбы, создаю даже зону косоприцельного огня для станкового пулемета. Явно поражаю своих офицеров знанием теории, но замечаю, что весь мой «батальон» легко накрыть одной средней бомбой. Со стороны солдат к задаче отношение много проще: «Попрет немец – всем нам тут конец, но наверняка не полезет – что ему здесь делать?». А поэтому и «нечего огород городить». Надо сказать, что немецкой авиации в воздухе вообще нет, видимо, их крепко прижали союзники на Западе. Будь это 42-й год, немцы эту дамбу просто бы утопили в Днестре за полчаса… Понимаю неохоту бывалых офицеров «заниматься мелочами», но делаю все по-своему. Во-первых, пусть привыкают, что новый комбат враг беспечности и считает, что в любой обстановке нужно быть готовым ко всему. Мне даже кажется, что я читаю в их глазах – «этот серьезный … этот даром не загубит». Во-вторых, надо всех приучать к тому, что моя воля – закон, что я требователен ко всем. Ну и, в-третьих, пусть видят, что комбат — знающий человек. Последнее я быстро демонстрирую. При установке миномета указываю ориентиры и рассчитываю данные для стрельбы по буссоли. Придравшись к тому, что пулемет грязный, сам разбираю его, заставляю почистить, а потом «вслепую» собираю замок.

Этот день крепко сблизил меня с моими первыми подчиненными, позволил посмотреть на них в деле, благо, что нас никто и не тревожил. Под Паланку подкрепления уже не перебрасывали, а с поля боя выходили только раненые. Я имел возможность побеседовать с каждым бойцом, узнать всех, ведь боец в огромной машине войны очень ценит простое внимание к себе. Еду Шарапов привозил за день дважды. Где-то достал он местного вина, чем крайне обрадовал бойцов. И тут новый комбат огорошил своих подчиненных, отказавшись от двойной порции. Удивил тем, что многовато было командиров, предпочитавших выпивать чужие нормы и много меньше отказывавшихся от своих.

К вечеру наши подразделения начали отходить, а ночью получили и мы приказ оттянуться назад. Заслон небольшой у Паланки был оставлен, немцы нас не преследовали и мы благополучно переправились на левый берег. В завершении этого дня я доложил комполка о выполнении поставленной задачи. Что это было? Бой? Нет не бой, просто побывал около боя. Днем я ходил поближе к передовой, попал под артобстрел, тянуло любопытство, но по настоянию ходившего со мной Голубкова быстро возвратился назад – нельзя оставлять свое подразделение. Он же заявил мне напрямик – «еще успеем навоеваться, у нас в дивизии за этим дело не станет». Пришлось смириться и вернуться.

В одну из ближайших ночей быстро снимаемся с места и уходим по берегу Днестра на север. Как стало известно, одновременно с переправой у Паланки, привлекшей к себе внимание немецких и румынских войск, другой корпус сумел переправиться у деревни Шерепень и захватить там небольшой плацдарм. На него уходит более укомплектованный 2-й батальон нашего полка, а мы опять остаемся на левой стороне во втором эшелоне. На плацдарме идет непрерывный бой, а к нам лишь изредка залетают снаряды, да когда дивизион «Катюш» дает залп (и уходит), прилетают немецкие самолеты и сбрасывают несколько бомб. У меня имеется пещерка, отрытая на склоне небольшого лога, место сравнительно безопасное.

Я все еще присматриваюсь и к обстановке и к людям. Первое впечатления очень положительные, но я понимаю, что это впечатления пока еще поверхностные. Научились мы воевать экономно. На плацдарме идут тяжелые бои, противник активно атакует, может высадить контрдесанты слева и справа, у нас в районе не видно никаких резервов. Резерв полка, мой батальон, угрозы для противника явно не представляет. Но ничего, командование не паникует, сосредотачивает резервы на плацдарме и добивается поставленной цели.

А что же делает «резерв»? Переутомленные прошлым этапом наступления, когда полк шел вперед днем и ночью, люди больше всего спят под ласковым солнышком. Чинят прохудившуюся обувь, порвавшуюся одежду, пишут письма домой и семьям погибших товарищей. Излюбленное место сбора – кухня Шарапова, на бой на той стороне не обращается никакого внимания. Отношение простое – пока нас это не касается, то лучше о бое и не думать. На отдельные разрывы немецких снарядов никакой реакции нет. Интересуюсь и получаю ответ опытного фронтовика: «от случайного снаряда не спастись, а «вилку» мы сразу определим». На мой вопрос о возможности попадания пристрелочного снаряда просто отмахиваются – «немцу на плацдарме несладко, не до нас ему». Эти настроения еще раз подтверждают мой вывод – воевать мы научились.

Но меня тянет посмотреть бой поближе и, выбрав момент, обращаюсь к комполка с просьбой разрешить мне выход на плацдарм. Получаю категорический отказ и узнаю, что только накануне прибывший на должность заместителя командира полка майор-дальневосточник в свой первый выход на передовую получил разрывную пулю в голову. На участке, где нас от немцев отделяла лишь узкая полоска нейтралки метров в 100 и где немецкие снайперы частенько подлавливали наших бойцов, он со словами «а ну кто там бьет по нам?» высунул голову в фуражке из окопа… В тот же день мне пришлось похоронить его на левом берегу… Так часто бывает на войне. Жил-был кадровый военный, большую часть войны провел на Дальнем Востоке, просился на фронт, получил назначение с повышением, пошел на передовую и … погиб от первой пули! Опыт на войне – великое дело! Я на всю жизнь остался благодарен Александру Ивановичу Шишкину за то, что он не давал мне зарываться без нужды и мудро «обстрелял» меня в спокойной обстановке.

Не помню, сколько дней мы стояли у Шерепени (дневники фронтовому комбату вести не положено!), но в один из дней получаю приказ забрать всех своих, в том числе прибывшую накануне роту автоматчиков, и идти в тыл, на пополнение. Рота автоматчиков под командованием боевого гв. лейтенанта Кравцова меня обрадовала – в ней 30 штыков, больше по численности всего остального батальона.

Отходим немного в тыл в район какого-то небольшого хуторка и получаем человек 200 на пополнение. В своем большинстве это мобилизованные в приднестровских селах мужики, пережившие румынскую оккупацию. В начале войны в этих районах мобилизацию провести не успели, и вот теперь их целыми деревнями призывают в армию. Пополнение очень хорошее, здоровое, почти все прошли предвоенную действительную службу. Естественно, в политическом отношении, настроение к ним настороженное, но оно быстро рассеивается – люди прекрасные и формула «вы долго отсиживались, ожидая, когда вас освободят – теперь ваша очередь освобождать других» воспринимается с понимаем, как закон.

Первое время положение осложняется только тем, что из их родных сел (самое крупное из них Беляевка), расположенных поблизости, каждый день нас посещает огромное количество жен и родственников. Вместе с домашней стряпней они тащат и виноградное вино. Это район сплошного виноделия, и, как ни хозяйничали румыны, в редком дворе не сохранились зарытые в землю 2-3 (а чаще много больше!) бочоночка с вином. Вино натуральное, довольно кислое, но крепкое. Новые бойцы с присущей им сельской хитринкой не прочь «закрепить свое положение» и поднести винный «подарочек» начальству.

Кстати, в этот период, да и позднее, у бойцов большим спросом пользовался длинный пулеметный или винтовочный шомпол. Солдаты из хозвзвода, да и все остальные, кто не был на переднем крае, целыми днями могли ходить по дворам, сосредоточенно втыкая шомпол в землю. Особенно тщательно «прорабатывались» дворы немецких колонистов. Результаты, правда, были довольно редки, но слухи о счастливцах, нашедших неширокий длинный бочонок (а это 60-80 литров крепкого вина!) усиленно подогревали интерес к «раскопкам».

Посмотрел я на эту картину пару дней, а потом, когда «случаи» стали превращаться в обычай, решил «показать характер». Собрал офицеров, коммунистов и комсомольцев и резко поговорил на эту тему. Сказал им прямо: «Думаю, что за весь период нашей совместной службы вы не увидите своего командира пьяным, но и я пьяных видеть не желаю. Мы делаем слишком серьезное дело и отвечаем не только за себя, но и за жизнь вверенных нам людей. За счастье или горе их жен и детей». Далее я категорически запретил «винные подарки», а также выпивки вообще. Видел, как некоторые лица вытянулись, а в других закралась усмешка – вот, мол, трезвенник выискался на нашу голову!. Еще одна мысль меня терзала в те дни – вот сказал я «запрещаю», а что делать, если на этот запрет не обратят внимания, как припугнуть и приструнить? Но была и другая мысль: «Неправда! Должны понять, что это в наших общих интересах».

Надо откровенно рассказать, что же произошло затем. Буквально на другой день после совещания батальонный адъютант Зориков и представитель особого отдела мертвецки напились. И если особист был вне зоны моего влияния, то вот второй… ветеран, боевой командир, трижды орденоносец, открыто бросил мне вызов. Дав ему протрезветь, пригласил для разговора один на один. Истерика. Он угрожает уйти из батальона, «если новый комбат не любит боевых офицеров». Противопоставляю истерике твердое спокойствие и силу аргумента. Парень упрямый, своевольный и, как оказалось, не особо честный. Он подловил меня в разговоре, сказав, что я привязываюсь к пустякам и заявил: «Посмотрите вокруг – на войне без выпивки нельзя», —  и тут же привел в пример комполка и замполита: «Они пьют, но у меня есть основания их уважать». Далее последовала фраза о том, что еще неизвестно, как поведу себя под огнем я. Надо признаться, что, осуждая пьянство вообще, я неодобрительно отозвался и о пьющем начальстве. Результат? Зориков присмирел только после того, как я ему твердо пообещал подать документы на разжалование при повторении подобного. Но и он отомстил мне, как я убедился позднее. В своей интерпретации он доложил о моем «неодобрительном отношении» к ним и Шишкину, и Непомнящему, и мне это дорого обошлось позднее. Особенно это повлияло на мои отношения с замполитом, и так невзлюбившего меня с первой нашей встречи.

А выпивки? Выпивки прекратились. Если Ющенко и «организовывал вино», то по 100 грамм, и всему личному составу к обеду. Вопрос этот остро уже не вставал за все время моего командования. Правда, в тех редких случаях, когда мы выходили из боя, я сам говорил: «Желающие и имеющие могут и выпить», подразумевая, что дно стакана должно быть мерой. Но, несмотря на все неприятности, доставленные мне Непомнящим и Зориковым, я сполна получил моральную поддержку от большинства солдат, которую расценивал как награду. Примеры? …Уже на Завислинском плацдарме, когда мои разведчики уходили «слухачами» на нейтралку на ночь, им выдавали по 100 г водки. И вот командир отделения разведки по прозвищу «Витька Одессит», считавший до этого ненормальным пропустить любую выпивку, каждый раз стал приносить мне флягу с водкой, сообщая, что «на серьезное дело надо идти трезвым». Водку они пили уже по возвращении утром, дабы заснуть скорее. И еще раз, позднее, как-то я подслушал ночью разговор по полевому телефону. Звонила «подруга» комбата-2, а мой связист, пожилой уже солдат, отказался соединить ее со мной, узнав, что к ней приехала «подруга», есть вино и требуется еще один участник. «Иди ты к …, — сказал он, — наш комбат с б…ями не знается и водку не жрет». На визг оскорбленной «подруги» и ее угрозы пожаловаться мне последовал спокойный ответ: «Попробуй, сама и убедишься!». Жаль, что этот солдат погиб в Познани на моих глазах, вынося тяжелораненого товарища из огня. Что и говорить, подобные эпизоды были для меня очень высокой наградой.

Получили мы пополнение… а приказа что делать дальше нет. Мой предыдущий опыт действительной службы в Кушке в школе младших командиров и опыт политработника на этой войне говорил о том, что самое страшное в армии – это безделье. Как не вспомнить, что в нашей роте курсантов в Кушке, где нас держали в ежовых рукавицах целый год, не было серьезных нарушений и ни одного ЧП. Но когда после экзаменов мы месяц ждали приказа командующего округом Дыбенко о присвоении нам званий младших командиров, рота распоясалась и пошла вразнос. Вот я и решил сам занять людей. Мобилизовал свои знания и сам составил программу обучения. Окрестности хутора быстро покрылись оборонительными сооружениями, полосами препятствий и окопами, а личный состав, после введенной мною утренней зарядки, с завтрака до обеда «воевал», учась штурмовать укрепления. После обеда занятия продолжались до темноты в таком темпе, что к ночи мало кто мог оставаться на ногах.

Бойцы работают на совесть, ибо я просто и понятно объяснил им, что скоро в бой, будем наступать и гнать немцев дальше на Запад, а любой бой – это не шутка, нужно умение и наши занятия – это забота об их жизни. Что касается офицеров и «старичков» — сержантов… хотя они в первый раз видели такой «отдых на доукомплектовании», но в своей массе втянулись в работу и даже не особо ворчали. Тем более что большая часть из них были моими выдвиженцами. Опыт боев есть, пороху понюхали, а вот теории не знают, приказы отдают по принципу: «Ось, млин! Тама немцы – разогнать!».

Теперь о размещении. Немцы это делали с комфортом, грабя население и затаскивая в землянки ковры и мебель. Не говоря уже о том, что для сооружения своих землянок и блиндажей не жалели домов и других ценных сооружений. Нам так нельзя. Не только на родной земле, но и в Польше, и в самой Германии ради окопов и блиндажей мы население не грабили, создавая свои собственные удобства своими руками. А русский солдат умеет приспосабливаться к любой обстановке. Сколько дней мы здесь простоим? Надо еще обмундироваться, вооружиться… Завтра? Послезавтра? Тем не менее, в одной из комнат свободной хаты организовали штаб, в другой помогли учительнице начать занятия с местными ребятами. Сарай приспособили под столовую, даже столы сколотили, но первым делом создали учебное оборудование – мишени и даже 2 макета танков, в которые учились метать деревянные гранаты. Стреляли из наличного оружия по сменам, благо хозяйственная пехота припрятала довольно много патронов.

Побаивались мы бомбежки, тем более что немецкие самолеты-разведчики в нашем районе появлялись регулярно. Пришлось вводить систему оповещения и строгой маскировки. Сам я серьезно тренировался в стрельбе. Хотя я стрелял неплохо еще с университетского стрелкового кружка, которым руководил, а позже получал похвальные листы за стрельбу из винтовки и метание гранат в курсантской роте, но новый пистолет ТТ требовал более деликатного обращения, чем наган, а ППШ и РПД были для меня новым оружием. Плохо получалось у меня стрелять из ПТР, уж очень сильна была у него отдача…

Мне отвели под квартиру отдельную хату у очень приветливых старичков и … поставили перед хатой часового! Трудно мне было первое время привыкать к тому, что меня постоянно охраняли и днем и ночью. Выделили мне и ординарца, положенного по штату. Ординарец – это и помощник, и телохранитель командира. Я тогда и не предполагал, как мне повезло! На партсобрании роты автоматчиков мне рекомендовали недавно принятого кандидатом в члены партии Керимкула Мусуркеева, а после моего согласия его четко проинструктировали, что отныне он имеет постоянное парт иное поручение – отвечает за жизнь комбата. Поняв это буквально, он с честью выполнил это поручение, став моим настоящим хранителем. Дорогой мой «Мусуркеич», год напряженной военной жизни был ты моим младшим братом, старавшимся во всем подражать брату старшему, но ты был и моим учителем в мелочах окопных будней, моим неоднократным спасителем. Сколько окопчиков и щелей ты мне отрыл, сколько раз без стеснения хватал за ноги и валил на землю, когда не в меру горячливый комбат раньше всех пытался выскочить вперед. Мой рассказ об этом еще впереди. Но стоит сказать, что за каждым моим шагом на войне с этого момента виден мой верный друг и ординарец.

Кратко набросаю твой далеко не полный портрет, к сожалению, ни одной фотокарточки не сохранилось, да и фотоаппаратов на передовой не было. Казах из Чимкента, 19 лет, 168 см ростом. Стройный и гибкий. Ничем не примечательное монголоидное лицо с хитринкой в раскосых глазах. Беспечен и не всегда аккуратен – мои сапоги никогда не чищены, подворотничок грязен, пуговицы позеленели от окиси, о питании, по его твердому убеждению, должны были заботиться Ющенко и Шарипов. В свободное время не прочь выпить, но никогда не злоупотребляет, зная, что «гвардии майор» (единственное его ко мне обращение) этого очень не любит. К минусам можно добавить, что любил он поспать и был отчаянным картежником. Но какие это пустяки по сравнению с другими его качествами: какая-то особая храбрость, презрение к собственной безопасности и забота о безопасности моей. Все в его действиях подчинено одной цели – охранить комбата от всяческих случайностей. Сколько раз было – вырвешься вперед, и тут же перед твоим носом бежит Мусуркеев. Или чуть в стороне, перекрывая линию огня противника. От задачи защиты комбата его не может отвлечь даже сам комбат – нет смысла шугать его, он все равно будет там, где считает нужным. Сколько раз в разгар боя нужно со связным послать приказ в роту, крикнешь: «Мусуркеев, бегом!», а в ответ твердое: «Нет, я вас одного оставить не имею права!». На нем всегда легкая одежда, его гордость – хорошие хромовые сапоги, в холодное время, как и на мне, ватник, который он никогда не забудет заставить меня одеть перед атакой, чтобы скрыть офицерскую форму от немецких снайперов. За плечами неизменный, смазанный, вычищенный и работающий как часы автомат. Драил он его и днем, и ночью, все свободное время. Запас дисков (рожков он не выносил), пара ручных и противотанковая граната. Позднее он очень полюбил фаустпатроны и обязательно таскал за плечами один, а то и два, этих очень нужных в бою немецких изобретения. Хорошая, невоенного образца, лопата дополняет его снаряжение. Даже фляги с вином, не говоря уже об НЗ, он с собой не брал. Приходилось отдавать это кому-то другому, иначе ничего не было под рукой в нужный момент. Фляжка с вином, и это после моего панегирика трезвости? Да, она необходима! Падает рядом раненый товарищ, долго задерживаться нельзя, а когда его еще подберут санитары? И в этом случае очень полезно дать ему пару глотков хорошего вина.

Кажется, слишком много плохого сказал о Керимкуле… но вот пример, как он действовал. Идем в атаку, я, как всегда, за первой цепью. И тут из лесочка во фланг нам выходят две небольших немецких самоходки. Пехота моментально залегла. Боец из первой цепи поворачивается кругом, в глазах – дикий ужас, рот открыт в беззвучном крике, но скоро, ох как скоро, из него вырвется самое страшное: «Т-а-а-анки!!!»… Тут держись – это критический момент, за ним может разразиться паника (какая все же это заразительная вещь!), и тогда пиши пропало – даже пара самоходок может наделать много бед. Офицер имеет право в такой момент застрелить паникера. Но Мусуркеев рванул вперед, выхватил из-за спины фаустпатрон, навскидку выстрелил гранату… недолет, но самоходки «нюхом» чувствуют, что авантюра их может кончиться плохо и, выплюнув по снаряду, скрываются бегством в кустах. Я же в это время командую резко: «Стой! Назад!», а потом уже спокойнее: «А ну, браток, хлебни!», и протягиваю бойцу флягу… Глоток и вопрос: «Что после одного глотка в глазах двоит?». Лежащие рядом заулыбались, а после «дёру» самоходок охотно поднимаются и идут вперед.

Вернемся, однако, к нашему повествованию. Дней через 10 получаем приказ на выход и возвращаемся в полк. Марш организован по всем уставным правилам с ГПЗ, аръергардом, ночными бросками. Авторитет нашей «академии» вырос еще больше после известий о том, что наших соседей по доукомплектованию немцы неожиданно бомбили и батальон понес большие потери, а у нас все пополнение цело. Не знаю, из каких соображений, но командир полка не развернул мой первый батальон, а перераспределил пополнение между остальными двумя. Впрочем, как я понял, и полк, и вся Армия были выведены из боя и отведены в ближний тыл на отдых. На южной Украине весна, отцветают деревья, завязывается виноград. Мы отрыли себе блиндажи и почти не чувствуем войны, если не считать регулярных посещений со стороны самолетов-разведчиков да редких обстрелов немецкой дальнобойной артиллерии. С увлечением выполняем несвойственную, но приятную работу – идет заготовка сена. А второй и третий батальоны усиленно занимаются боевой подготовкой. Комдив, прослышав про мои усилия на прежнем месте, привлекает и меня к занятиям в качестве посредника.

Заодно пытаюсь освоить и «лошадиную науку» — учусь ездить верхом, конечно же, под руководством Мусуркеева. Он вырос на коне, а я представляю жалкое зрелище, несмотря на подобранного для меня самого мирного и спокойного «скакуна». Но тренируюсь много и в свободное время, и на переходах. Вторым моим «лошадиным» учителем является Ющенко – страстный любитель лошадей, хотя сам плохой наездник. Он постоянно ведет «обменные операции» с проходящими частями, любит «спаровывать» (подбирать по масти) упряжки в обозе, причем сначала он увлекался редкими мастями, но потом поставил себе задачу иметь в батальоне лошадей одной масти. Подарил он сперва мне красавца-жеребца, но с норовом, и я, к глубокому его разочарованию, от коварного подарка отказался. Тогда он нашел мне и довольно красивого, и спокойного гнедого мерина, которого из «философского состояния» не могли вывести даже близкие разрывы. Судя по всему, ранее мой «скакун» служил по артиллерийской части, чем и объяснялось его спокойствие. Рысью он ходил ужасно резкой, посему приходил ездить шагом или «рвать в галоп». Не стоит и говорить, что и конь, и сам всадник являлись предметом изощренных издевательств на командирских выездах со стороны коллег-командиров, тем паче, что сам комполка сидел на коне как влитой. Так продолжалось до тех пор, пока Шишкин не оборвал насмешников простой фразой: «Человек учится, и нечего тут издеваться». Но я должен признаться, что верховой езды я так и не освоил и частенько предпочитал передвигаться «на своих двух», хотя в письмах домой и похвастался необдуманно о том, что научился скакать «сломя голову». Буквально через несколько дней после этого хвастовства я действительно слетел с коня через голову, когда тот внезапно остановился на излюбленном мною галопе. Обошлось шишками и послужило мне хорошим уроком.

Этот период запомнился еще двумя событиями. Полковник Бакланов получил звание генерал-майора, и нам выдали новые единые офицерские удостоверения личности. Первое событие прошло мимо меня, я в торжествах участия не принимал, а вот второе заставило поволноваться. С нас потребовали вернуть все другие документы. Мне пришлось отдать выписку о присвоении командного звания, но я рискнул сохранить документы о моем восстановлении в правах после окружения и удостоверение, выданное в 28 Армии. Надо признаться, что и впоследствии я совершил ряд административных проступков, в частности, не обменяв на орденскую книжку временное удостоверение о награждении орденом Кутузова, но это уже была привычка не доверять кадровым органам.

Мое письмо об успехах в конкурсе было последним с Юга. На другой день был получен приказ на передислокацию, построились в колонны и ночью вышли на станцию, быстро загрузились, и уже до утра эшелон покинул прифронтовую полосу. Весь мой батальон уместился в 3 теплушках и на одной платформе, куда загрузили обоз. Ехали быстро, «по зеленой линии», как тогда называли, ехали по разрушенной полосе, где и жителей-то не было видно, ясно было одно – едем на север. С интересом разглядывали попадавшиеся остатки укрепрайонов вокруг полустанков, разъездов и у всех мостов. Объясняли это все развитием партизанского движения, и я невольно подумал про себя: «Вот куда группе Коваля надо было прорываться». Но в то же время понимал, что с Дона в Припятские болота мы бы вряд ли дошли…

Прибыли в ночь и выгрузились на какой-то маленькой станции в районе Ковеля. Небольшой переход, и мы встали лагерем в густом лесу. Лес! Как это замечательно! Первые кустики черники вызвали слезы на глазах, воспоминания о доме, о семье, о наших с Ниной походах по уральским лесам, о походе на яхтах Пермь-Жигули, о плотах, на которых путешествовали по реке Сылве. Та поездка получила у нас название «скидавай штаны» за то, что застревали мы на каждой мели. А поездка по нашей красавице, бурной и капризной Чусовой?.. С каким наслаждение я дышал чистым лесным воздухом, впитывая ароматы его трав и деревьев. Нет, не люблю я степи и равнины, ничего тут не поделаешь!

Но расслабляться было некогда. Немедленно по прибытии получаем большое пополнение, оружие, технику, боеприпасы, снаряжение, и я развертываю батальон почти полного состава. Три стрелковые роты, роты автоматчиков, пулеметная и минометная, взвод связи, отделение разведки, хозвзвод, санитарный пункт и другие мелкие подразделения. Всего около 800 человек. Прибывают офицеры на все вакантные должности. Пополнение хорошее – большинство солдат уже обстреляны, прибыли из госпиталей. Офицеры, в своем большинстве молодежь, с краткосрочных курсов, но меж ними есть и настоящие фронтовики – гвардии ст. лейтенант (позже – капитан) Наумов, принявший пульроту, серьезный мужчина, ровня мне по возрасту. Всегда спокойный, добросовестный, он сумел подготовить отличную роту. Здесь же прибыл на должность командира минометной роты лейтенант Васин. С ним прибыла и была назначена санинструктором в роту его жена. Оба молодые, красивые, сошлись во время войны. И хотя эта пара вызывала много толков поначалу, но постепенно они затихли, и весь батальон стал глубоко уважать эту щуплую молодую женщину, никогда не хныкавшую, образцово выполнявшую свои обязанности, самоотверженно шедшую на передний край и не прятавшуюся в блиндажах. Мужа она любила, всегда за него волновалась, но со всеми остальными вела себя ровно и хорошо.

Работы – пропасть! Нужно всех распределить, со всеми, в первую очередь с офицерами, переговорить. Всех накормить, разместить и, в первую очередь опять же, сформировать батальон и учить людей. На этом этапе мой зампострой Голубков, перебрав все пополнение, сформировал наше отделение разведки, ставшее знаменитым на всю дивизию и вызывавшее зависть у всех старших начальников. Командиром его был назначен Витька-Одессит. Фамилию и его имя никто и не знал (посему буду писать его без кавычек). Отчаянной храбрости парнище, много уже повидавший за свою юность, работая в рыбацких артелях и матросом на судах. По-моему, имел он нелады с Одесской милицией, скандалил в госпитале после ранения, но это ему на войне никто не ставил в упрек. Я уже сказал о его храбрости, но у этого юноши 20-22 лет она была всегда разумной, всегда с хитринкой. Он быстро ориентировался в обстановке, составлял план действий, обычно поразительно оригинальный и предельно смелый, и твердо его выдерживал. Остальные подобрались ему под стать. Беда моя – не запоминаю я фамилий! Но был «студент», красавец с почти девичьми глазами на интеллигентном лице, пришедший в армию добровольцем после того, как отказался от ВУЗовской брони. Он стал комсоргом, был принят в партию в батальоне. Не пил, не курил, но «сухарем» не был, и его авторитет был не ниже, чем у Витьки-Одессита. Еще был Митя, парень лет 25, жуткий флегматик, но большой физической силы человек. На своих плечах он спокойно нес двоих среднего веса мужчин. Но всем он запомнился одним случаем. Мы стояли в лесу под Ковелем, рядом – большая поляна. Разведывательные самолеты немцев, точно чувствуя неладное, буквально висят над нами, несмотря на все усилия наших ястребков. Один «мессер», пролетая на бреющем над лесом, сбил однажды у разведчиков котелок с супом, что стоял на пеньке. Митя, ничего не говоря, пошел в обоз, нашел там колесо от телеги и установил его в центре поляны. При очередном прилете «мессера» Митя выскочил из укрытия, пристроил РПД на обозное колесо и открыл огонь по нахальному визитеру. Летчик заметил стрелка и вызов принял, пошел на стрелка, строча из своих пушек и пулеметов. Кто этого не видел, то понять сложно, но лавина пуль и снарядов пошла к Мите, который, расставив ноги и закусив до крови губы на побелевшем лице, продолжал вести огонь. «Мессер» зашел на второй круг, Митя же остался на месте, сменив только диск. Новая схватка, у кого же сильнее нервы? Дуэль уж больно неравная, у одного пушки и пулеметы, бронированная кабина, да еще в движении, а у второго – только живая плоть… Третий заход, Митя только кричит: «Диск!», но немец не стал искушать судьбу, сделал еще круг и … улетел! При расспросе Митя только сказал: «Я ему, гаду, показать хотел, что нас на испуг не возьмешь!». Командир полка простил ему демаскировку и тут же наградил медалью «За отвагу».

Был еще пожилой рыжий сибирский дядька (Грязных или Грозных), бывший председатель колхоза, прирожденный снайпер-охотник. Уже на Завислинском плацдарме у него на личном счету было 37 убитых солдат и офицеров и несколько орденов. Его позже у меня отобрали силой и оставили для охраны полкового знамени. А еще был в разведке свой «парикмахер», тоже, кажется, одессит лет 28. В рейдах он предпочитал «обеспечивать тыл» и уходил всегда последним, прикрыв ударную группу. Его ценность состояла в том, что, пережив в Одессе оккупацию, он довольно сносно «кумекал» по-немецки и был незаменим для разговора с пленными «языками». В свободное время он стриг всех подряд и, брея мне голову раз в 2 дня, всегда давал полный отчет о происходящем не только в нашем, но и в соседних батальонах. Осведомленности он был потрясающей, и уж если он говорил, что «завтра уйдем» или что ночью на участке 237-го полка корпусная разведка взяла ценного «языка», или что в дивизию привезли подарки из тыла, ему можно было верить. А ведь никакого «осведомительного» аппарата у него не было! Затем он прославился еще и тем, что был непревзойденным мастером «шуйса» — обмена «не глядя» и не раз обменивал швейцарские часы на … ладанку из-под ружейного масла! Под стать были и остальные, человек 20. Здесь «запас кармана не тянул», особенно когда в атаку они шли рядом или на флангах пехотной «дуги». Были они еще и патриотами батальона, после мелких ранений возвращались назад, отметая более заманчивые предложения. За это мне приходилось прикрывать их «шалости» и шумливость, но такое не предусмотренное никакими штатами «соединение» порой стоило целой роты, если не самого батальона.

Опять я отвлекся… Работы – по горло. Поздней ночью валишься на шинель и проваливаешься в бездну сна, на рассвете ранний подъем, вскакиваешь и крутишься целый день. Что беспокоит, так это отсутствие в батальоне «лесовиков», ведь жители равнин удивительно плохо ориентируются в лесах, плутают в «трех соснах». Но я сам помню свои трудности в степи и восполняю этот недостаток усиленными тренировками. Скоро и командиры выезжают на рекогносцировку, чувствуется, что готовится серьезное наступление. Наша цель – изучить дороги в районе, едем на 3 машинах под самый Ковель, но даже начштаба дивизии путается в паутине дорог, не всегда нанесенных на карты. Получилось, что я лучше всех командиров ориентируюсь по карте в данной местности. Завершилась эта поездка тем, что моему батальону с тех пор была уготована роль авангарда дивизии. Вскоре получаем приказ, выдвигаемся вперед и занимаем оборону во втором эшелоне.

[1] ГПЗ – головная походная застава – элемент боевого порядка на марше в предвидении столкновения с противником.

[2] Гауптман – воинское звание, капитан в пехоте и артиллерии вермахта.

[3] Оберст – воинское звание, полковник вермахта.

[4] Гвардейскими званиями в нашей Армии очень гордились и приставка «гвардии» была обязательной частью обычного обращения.

Продолжение следует.

Материал подготовлен и передан для публикации внуком, полковником запаса
Игорем Александровичем Сабуровым