Известие о войне

От Киева до Австрийских Альп

Украина, 1930 г. Маленькая геологическая партия, где работает мой отец, передвигается от деревни к деревне. Партия развертывает буровую вышку и начинает бурение. Через месяц–другой вышка свертывается и начинается переезд на новое место.

Что искали такие партии, меня в ту пору не интересовало, но было очень интересно наблюдать за всем, что происходило на буровой. Мне было шесть лет, и, конечно, все мои дни проходили на буровой. Я был там привычным предметом, как и пес, принадлежавший партии. Это были суровые годы, годы коллективизации и раскулачивания. Ходили слухи о бандах, которые появлялись то тут, то там. Ночи были тревожные, но днем все забывалось, особенно когда отец брал меня в свои поездки, из которых мы часто привозили арбузы, дыни, фрукты. Наконец, состоялось важное для меня событие. Меня определили в деревенскую школу.

Занятия в ней проходили в одном большом зале. Здесь сидели вместе и малыши, и старшие. Учитель был один. Он был вооружен большой линейкой и переходил от группы к группе. Часто линейка опускалась на голову провинившегося и раздавался знакомый звук, при котором все на минуту умолкали.

Хотя мне ни разу не доставалось, судьба моя, однако, была незавидная. Я был в школе тем гадким утенком, который всегда находится в таком обществе. Я был чужак, одинок и беззащитен.

Нужно пояснить, что мать моя была воспитана в зажиточной семье в Петрограде, где мой дед был известным адвокатом, и поэтому она одевала и воспитывала меня в привычном для нее стиле.

Я должен был носить короткие штанишки, чистую одежду, и мой городской образ настолько был чужд деревенским пацанам, настолько был им непривычен и невыносим, что они видели во мне что-то такое, противное природе. Часто при виде меня они скандировали: “Паны, на двох одни штаны!”

Ну а, кроме того, что я был чужак, мой образ в их представлении носил и идеологическую окраску буржуа. Народ еще хорошо помнил Великую Социалистическую революцию, боровшуюся с буржуями. Правда, меня не били, чего-то все же боялись, но остальное оружие применялось в полной мере. Всего этого было достаточно, чтобы я возненавидел школу на всю жизнь. Это было самое главное, а может быть, и единственное, что я унес из этой деревенской 4-летней школы.

Наши путешествия по Украине кончились, когда отец нашел работу в маленьком городишке, который назывался Александрия. Здесь продолжалась моя учеба в школе, но обстановка была уже другая. Все мы были городские, и я не так выделялся своим гнусным видом, и ходил на равных. Вот здесь, в Александрии, и настиг нас знаменитый голод 1933 г., от которого погибли на Украине миллионы людей.

Отец получал, как служащий, хлебный паек. На него существовала вся семья: отец, мать, бабушка и я с сестрой. Я не знаю, как боролись мои родители, чтобы наша семья выжила, но помню, что голод был страшный. На улице встречались опухшие от голода люди. Помню рассказы о том, что на базарах были случаи торговли человеческим мясом.

Однажды я попал в компанию таких же, как и я, пацанов, которые занимались воровством подсолнечного масла на маслозаводе. Способ был простой. Во дворе завода стояли пустые бочки из-под масла. На дне в них скапливались остатки масла, за ними мы и охотились. У каждого была бутылка, проволока и тряпка, привязанная к проволоке. Нужно было выбрать момент, когда на дворе не было рабочих, и пробраться к бочкам, опустить в отверстие свою проволоку и, если повезло, выдавить то масло, которое попало на тряпку, в бутылку. Возможно, это была какая-то помощь семье в борьбе за выживание.

Однажды мать послала меня с хлебной карточкой в магазин за хлебом. Магазин находился на базаре. Получив пайку хлеба, я зажал ее под рукой, а маленький довесочек принялся есть на ходу.

Вдруг что-то мелькнуло перед моими глазами, и чья-то рука выхватила у меня изо рта тот кусочек хлеба, который я ел. Я увидел большого мужика, убегающего от меня и запихивающего в свой рот мой кусочек хлеба. Пайка хлеба осталась со мной. Бедняга видел лишь мой рот, он был заворожен зрелищем еды. Это был сам голод, и я его запомнил тоже навсегда.

Вспоминаются жаркие и пыльные улицы Александрии, одноэтажные дома и главная улица, мощеная булыжниками.

И чудо — в центре города огромная реклама кино, и сам кинотеатр с рекламными фотографиями на витринах, с выходящими после сеанса толпой людей. Это было немое кино, но в наших глазах это было чудо.

Почти никому из бродивших вокруг пацанов не доводилось побывать там. Но слухи об этом чуде будоражили нас. В то время на экране шли американские приключенческие фильмы, а иногда появлялись и советские. Один из них назывался “Бабушка № 99”; другой — “Красные дьяволята”. Купить билет никто из нас не мог, надежды на родных не было. Днями мы околачивались у кинотеатра, иногда кто-нибудь дымил найденным окурком, остальные зажигали по очереди спички и втягивали в себя дым, газ от ее горения.

Но вот однажды, когда мы, как всегда, безнадежно глазели на кинотеатр, к нам подошел человек и протянул два билета. Один достался мне, а другой моему приятелю. Кто был этот добрый человек, я не знаю, но то, что мы увидели на экране, потрясло нас. Некоторое время мы оставались центром внимания пацанов. Они бесконечно слушали наши пересказы. Наша слава померкла после того, как один герой сумел проникнуть в зал без билета. Примерно в это время я прочитал свою первую книгу. Это доказывает, что я в ту пору все же умел читать. Через некоторое время в жизни нашей семьи наметились изменения.

Однажды отец вернулся с работы взволнованный и долго шептался о чем-то с мамой. Я весь превратился в слух, но только понял, что отец встретил какого-то человека на улице, от которого нужно прятаться. Через несколько дней отец исчез. Мать сказала, что папа уехал и потом заберет нас. Я понял, что случилось что-то такое, от чего зависела наша жизнь. Почему отец и мать так испугались этого человека, я не знал. Это была первая семейная тайна, с которой я столкнулся.

Через некоторое время мы переехали в другой город, который назывался Кривой Рог. Отец нашел здесь работу и снял квартиру на окраине города Черногорка. Еще дальше была Красногорка. За ней лежали глубокие карьеры. Вокруг были шахты, где добывали железную руду. Город был покрыт красной пылью, по цвету добываемой и перерабатываемой руды.

Школа моя оказалась на другом конце города. Приходилось выходить очень рано, чтобы успеть к началу занятий. Но строился трамвай. Летом главным занятием местных пацанов был поиск динамита в старых карьерах. Туда высыпали породу и с ней попадали не взорвавшиеся заряды. Не было пацана, который не имел бы в кармане кусочек динамита. Каждый имел молоток. Если кусочек динамита размазать по камню и ударить по нему молотком, раздавался очень громкий выстрел. И этим наше общество занималось постоянно. И к вечеру в ушах звенело. Футбол, в который мы играли тряпочным мячом, запуск змеев также были любимым занятием. Несколько раз за лето мы «воевали». Для этого на поле, у заброшенных карьеров, собиралось до сотни пацанов разного возраста. Были и большие ребята.

Из-за фабрики по узкому переходу на поле с другой стороны выходили наши противники, живущие в другом районе города. Оружием были камни, рогатки, пращи, самодельные самопалы. Конечно, готовили и возглавляли войну старшие ребята.

Война заключалась в том, что мы дразнили друг друга, бросали камни, затем какая-то сторона бросалась в атаку. Каждый старался показать свою храбрость. Я не отличался большой силой, но помню, что однажды, распираемый желанием показать свою храбрость, бросился один на толпу противников с камнем в руке, увертываясь от камней, которые летели в меня. К моему изумлению толпа пацанов противника кинулась убегать, а за мной уже бежали наши. Я помню, какой подъем духа и гордость я испытал от того, что меня испугались и бросились удирать.

Потом, на фронте, мне иногда приходилось видеть подобные примеры. Чтобы обратить в бегство массу людей, нужно, конечно, проявить храбрость, испугать, чтобы побежал один, другой, а за ними, часто бывало, побегут и остальные. Так возникала паника и бегство. Попадал в подобную ситуацию и я сам.

Большим событием для меня был приезд моего двоюродного брата Бориса. Он был уже взрослый. Приехал он с необычным подарком — настоящей малокалиберной винтовкой, которая называлась “монтекристо”, и патронами к ней.

Пострелять я не успел, так как отец сказал, что затвор неисправен, и нужно отдать его в ремонт. Понятно, что затвора я никогда не видел больше, но “монтекристо” долго хранил.

Любимой нашей порой была и зима. Все мы были на коньках. Популярным нашим занятием было зацепиться крючком за кузов машины и мчаться за ней. Катались мы и на речке. Однажды лед не выдержал, и я, не умея плавать, оказался в воде. Помню, как ломался лед, за который я хватался, но все же я сумел выбраться на сушу. Зимой с пуском трамвая в школу я ездил сзади “на колбасе”, так как на билет никогда не было денег. Днепр у Киева делит город на высокую, гористую часть правого берега и низкую левобережную.

С высоты правого берега Днепра на многие километры, до самого горизонта, просматривается низкий, равнинный левый берег, летом с зелеными рощами и одноэтажными домиками Предмостной слободки. Еще дальше местами проблескивают воды Русановки, а за ней лежит Никольская слободка.

Сюда, в Киев в 1935 году был по службе переведен мой отец. Мы поселились на Никольской слободке. От Подола вдоль Днепра шла трамвайная линия и, перейдя мост, через обе слободки, уходила на Дарницу.

Весной Предмостная слободка превращалась в Венецию. Днепр, разливаясь, затапливал все вокруг. Лишь насыпь трамвайной линии да отдельные возвышенные места оставались незатапливаемыми. Никольская слободка лежала дальше и выше, и наводнение ей не угрожало. Наш дом стоял на улице последним.

Перед домом раскинулась большая поляна, на которой группами росли огромные старые сосны. Далее простирались песчаные холмы, местами поросшие лозой. А еще дальше начинался хвойный лес, тянувшийся по обе стороны трамвайной линии до самой Дарницы. Здесь, в этих местах, проходило мое детство и начиналась юность. Здесь я нашел своих самых близких друзей, с которыми не разлучался до самой войны. Их было трое: Игорь Марареску и Шура Чубенко были старше меня на год, а Слава Мизько младше меня на год. Мне же тогда было 12 лет.

Казалось, сама судьба рассчитала, что через 5 лет мы будем готовы стать участниками грандиозной бойни Второй мировой войны, и терпеливо ждала своего часа.

Игорь был крепким, атлетически сложенным мальчиком, самым знающим из нас и потому самым авторитетным. Отец Игоря занимал какую-то большую должность в Киеве и редко бывал дома. Мать работала и приезжала домой поздно. Целыми днями квартира была в нашем распоряжении. Дома у Игоря нашлось многое, что вызвало наш огромный интерес. Сначала это была большая библиотека с книгами, в кожаном переплете были тома истории Отечественной войны 1812 года дореволюционного издания. Там были красивые красочные иллюстрации, посвященные героям войны, форме русских и французских полков, описание сражений. Затем Игорь показал нам награды отца за гражданскую войну, где его отец командовал полком у знаменитого героя воины комбрига Котовского. Это был орден “Красное Знамя”, револьвер “наган” и охотничье ружье “браунинг” — именное оружие, которым был награжден отец. Постепенно от разглядывания иллюстраций мы перешли к чтению, а потом под руководством Игоря разыгрывали описанные сражения.

Однако большую часть нашего времени мы проводили на улице. Поляна перед домом была нашим футбольным полем, а песчаные дюны и лес — любимым местом для наших военных игр. Все дни летом мы проводили на речке. Мы стали хорошими пловцами и могли свободно переплыть Днепр. Зимой нашим увлечением были лыжи.

Игорь много читал, и под его влиянием стал читать и я. Школа и друзья забирали много времени, и для чтения художественной литература его оставалось мало. Но я нашел способ, как увеличить его. Я стал читать художественную литературу на уроках. Читал все подряд на русском или украинском языке, лишь бы в книге была романтика и приключения. Я погружался в жизнь моих героев и вместе с ними переживал все, что случалось с ними. Неминуемым результатом было снижение уровня успеваемости. Правда, изучая в школе украинский и русский язык и не зная ни единого правила грамматики, я писал диктанты лучше всех в классе. Только благодаря исключительной строгости учителя математики я признавал его предмет.

Отец часто бывал недоволен моею учебой, и мне попало от него. Понимая, что отец прав, я не мог ничего поделать с этим своим пристрастием. Мне нужна была еще другая жизнь, увлекательная и необыкновенная, насыщенная опасностями и приключениями. Я находил ее в книгах.

Пришло время рассказать о моей семье. Провидению было угодно определить ей необычную судьбу и назначить каждому ее члену свой путь в жизни, полный опасностей и неожиданностей.

Отец происходил из простой, но зажиточной украинской семьи, издавна проживавшей в городе Конотопе. Революция оборвала учебу отца в Петербургском университете. Благодаря той же революции семья его, как и многие другие, потеряла то небольшое дело, которое обеспечивало пропитание и жизнь. Это была маленькая лавка, в которой мой дед торговал хозяйственными товарами: керосином, хомутами, дегтем, гвоздями и т.п. Революция отнесла его к эксплуататорам и отобрала собственность. Два его сына покинули дом эксплуататора и отправились искать свою долю. Переменив несколько профессий, отец начал работать в поисковых геологических партиях.

Мать родилась в Вильнюсе, в культурной и состоятельной семье адвоката. В жилах ее смешалась кровь поляков, эстонцев и даже шведов. Может быть, это определило ее характер, очень заметно отличающийся от отцовского. Она любила бывать в обществе, любила искусство, театр и сама прекрасно пела и рисовала.

Жизнь семьи была похожа на жизнь большинства таких же трудовых и довольно бедных семей. Тогда еще жила традиция дореволюционного времени, когда в семье работал только отец. Иногда привычная трудовая жизнь требовала разрядки, и тогда по какому-то случаю устраивали вечеринку “в складчину”. Гости танцевали под патефон, пели модные тогда романсы под гитару и веселились.

Иногда к нам приезжала бабушкам и ее брат, которого мы звали дядя Саша. Огромного роста, стройный, седовласый, он по осанке и одежде выглядел у нас аристократом. Но если хорошо присмотреться, можно было заметить аккуратную штопку на рукаве костюма, старенькие, но очень начищенные туфли.

Бабушка неплохо шила и перешивала и на меня отцовскую одежду. А вдвоем с матерью они пекли прекрасные пирожки.

Как-то незаметно подрастала и моя сестренка Люда. Она становилась симпатичной белокурой девочкой, и у нее уже был заметен характер. Она проявляла принципиальность, и у нее было обостренное чувство справедливости. Училась она лучше меня и в классе бывала лидером.

Став старше, мы стали замечать какую-то тревогу у взрослых. Часто возникал слух, что кого-то на нашей улице забрали ночью. Иногда это был отец знакомого мальчика. Исчез бывавший у нас на вечеринках военный, младший лейтенант МПВО. Его арестовали.

Перестал приезжать к нам дядя Саша. Много лет спустя я узнал, что он был арестован. Мы знали, что за этим стоит ГПУ, и имя это обычно произносилось шепотом.

Пришла беда и в дом Игоря. Ночью в дверь постучали. На вопрос: “Кто?”, ответили коротко: “ГПУ”. Отец Игоря был арестован. Всю ночь в квартире шел обыск. Много лет спустя стало известно, что отец был расстрелян. После смерти Сталина он был реабилитирован. Таким образом Игорь стал сыном “врага народа”. Были случаи, когда дети под давлением “общественности” отказывались от своих отцов. Игорь не отказался, но случившееся сказалось на всей его жизни.

По мере нашего взросления постепенно стали у нас проявляться и другие интересы. Шура Чубенко стал все свое свободное время проводить в форпосте (Дом пионеров), где он занимался в мотокружке. Окончив школу, он поступил в Полтавское автомобильное военное училище.

Я мечтал стать моряком и вместе с Игорем поступил в детскую военно-морскую школу. Всю зиму мы после школы ездили на занятия в Дом пионеров, а летом нам обещали морскую практику.

Но получилось все по-другому. К нам в класс пришел новый ученик. Он сел на мою парту, и я заметил, что на уроках он читает и рисует радиосхемы. Нужно сказать, что в то время приемников ни у кого еще не было. Только радиолюбители-конструкторы делали для себя радиоприемники. Миша был уже опытным радиолюбителем, и когда он показал мне свой радиоприемник, я загорелся желанием сделать и себе такой же. Я взялся за радиотехнику, за справочники, за электротехнику и стал работать над своим приемником. Трудности заключались в том, что все детали нужно было делать своими руками. Мой приемник заработал сразу, и по вечерам я стал слушать многие европейские радиостанции, слушать музыку, джаз, который был у нас под запретом. Это определило мою судьбу. Я решил после окончания школы поступать в Киевское военное училище связи.

А у Игоря не ладились дела в школе. Он стал пропускать занятия, а потом и вообще бросил школу. Это случилось, когда я был уже в 9 классе.

Однажды на нашей центральной улице я увидал огромного пса. Таких на слободке я не видел. От пса мое внимание переместилось на его хозяйку. Она оказалась очень симпатичной блондинкой лет 18-19. Ее я раньше тоже не видел в наших краях. Через несколько дней она опять попалась мне на глаза, но кроме пса с ней был Игорь. С этого времени они всегда ходили втроем, и Игорь днями стал пропадать у Аллочки, так звали хозяйку пса.

Как-то и я был приглашен в дом Аллы. Мы начали играть в карты, а потом хозяйка предложила новую игру, которая называлась флирт. Эта игра и сама Алла своим манерами и поведением привела меня в такое смущение, что я не знал куда деваться. Потом я понял, что Аллочка, будучи старше меня на несколько лет и имея достаточный опыт, просто смеялась над моей робостью и неопытностью. Больше я там не появлялся, а Игорь стал пропадать у Аллы больше чем дома.

Стал проявлять себя поклонником девичьих сердец и Славка. Весельчак и гитарист, он стал желанным гостем компаний, члены которых имели обыкновение по вечерам гулять по нашему слободскому “бродвею”.

Моя первая любовь вспыхнула на речке, где мы купались. Во время игры я нечаянно обнял одну из девочек. Для нее это тоже не прошло бесследно. Но мои романы были слишком невинны и потому, очевидно, краткосрочны.

Так заканчивалась, едва начавшись, наша короткая юность. Мы были уже достаточно взрослыми, чтобы видеть, как разгорается пожар войны в Европе и понимать, что скоро он достигнет и нашего края. Весной 1941 года уже все чувствовали, что война не за горами, она уже на пороге. До начала ее оставалось несколько месяцев.

Еще никто не знал, что на реке Прут в 1944 году будет убит танкист — офицер, фамилия которого Чубенко Александр. Еще никто не знал, что в Чехословакии, в горах Высокие Татры в партизанах погибнет Славка Мизько. Еще никто не знал, что прошедший горнила войны и чудом оставшийся живым Игорь Марареску будет отправлен на 10 лет в один из Колымских лагерей ГУЛАГ. Но это уже другие истории, которые закончились вместе с жизнью их героев и о которых рассказывать уже некому.

Утро 22 июня 1941 года в Киеве было безоблачным. Яркое летнее солнце предвещало жаркую погоду. Я сидел на крыльце дома и перебирал в уме события недавнего времени. Главным событием, конечно, было мое поступление в военное училище. Удивительно гладко прошло самое трудное — сдача экзаменов. Приятно было ходить по городу, сознавая, что я уже не ученик школы, а курсант военного училища. Я ощущал себя уже военным и ждал, что окружающие тоже это чувствуют, хотя бы по моей бритой голове. Мне хотелось увидеть, как будут реагировать мои одноклассницы на это почти героическое событие. Наверное, кое-кто будет упрекать себя, что мало обращал на меня внимания ранее. Нужно не забыть, что на 18.00 я назначил свидание однокласснице Катьке Середе. Правда, моего сердца она не трогала, но было интересно увидеть хотя бы ее реакцию на мое превращение. Денек сегодня будет жарким, и после завтрака нужно зайти за Игорем и пойти на Русановку купаться.

В училище я должен прибыть 1 сентября, а впереди целое лето и масса удовольствий. Жизнь казалась такой прекрасной. Мои мысли были прерваны гулом пролетающих самолетов. Высоко в небе с востока на запад шли два самолета. Ничего особенного в этом не было, если бы не маленькие облачка, вспыхивающие и исчезающие вблизи самолетов. Я уже понял, что это разрывы зенитных снарядов. Двум зевакам, стоявшим возле крыльца и так же глазевшим на небо, я с видом профессионала объяснил, что это наш министр обороны маршал Тимошенко учит летчиков в условиях, приближенных к боевым. Об этом новом методе обучать тому, что нужно на войне и действовать в условиях приближенным к боевым, я прочитал недавно в газете. Зеваки кивнули головой, мол, сами знаем, а я пошел в дом завтракать.

Мать уже готовила чай, а я включил радиоприемник. Передавали марши, но подходило время передачи известий. Наконец подошло время известий, но марши все продолжались. Это было что-то новое. Завтрак прошел под музыку маршей, и по-прежнему никаких известий не было.

Подошла мать, протянула деньги и сказала: “Иди за хлебом”. В магазине очередь оказалась несколько большей, чем обычно. Стоя в очереди, я вдруг услышал отрывки разговора, до меня долетели слова: “немцы… подходят к Ровно…” Я сопоставил эти слова и необычные события утра и вдруг почувствовал какую-то тревогу, купив хлеб, побежал домой. По радио передавали те же марши.

Вдруг за окном, на улице послышался крик. Бежала мать Шуры Чубенко, плакала и громко кричала: “Война…война…”.

В 11 часов радио сообщило, что будет передано важное сообщение. Выступил министр иностранные дел Молотов, который сообщил о том, что немецкие войска перешли нашу границу, идут бои, а самолеты фашистов бомбили многие наши города, в том числе Киев. Значит действительно началась война, а самолеты, которые я видел, были немецкие.

Мать обняла меня и заплакала. “Какое горе!” — сказала она. Пришел Игорь, а потом приехал отец, и мы сели за стол. Первый раз в моей жизни отец налил мою рюмку, тем самым показывая, что отныне он считает меня взрослым.

Не помню, о чем мы говорили за столом. Больше молчали. Каждый был подавлен известием о войне и находился во власти своих невеселых мыслей. Было ясно, что наша привычная, размеренная жизнь закончилась, что наступают новые грозные времена. Что готовит нам судьба?

Я думал, что мне 17 лет, и я первым покидаю родной дом, в котором прошло мое детство и с которым было связано так много хорошего, незабываемого. Я думал, что отцу уже за 40, но и его могут призвать. Если это случится, мать и сестра останутся одни. Как они будут жить? Ведь Люде еще только 14, а мать не имеет никакой профессии.

Под вечер мы с Игорем сидели на крыльце дома и ждали посыльного из училища. Наконец мы увидели солдата, который шел и смотрел на номера домов. В повестке, которую я получил, было сказано, что завтра в 8.00 я должен прибыть в училище.

Спать не хотелось, и почти до утра мы с Игорем о чем-то говорили, не представляя себе, что готовит нам неведомое будущее. Конечно, мы не ждали от него ничего хорошего, но никому из нас не могло прийти в голову всего того, что случилось со всеми нами. Игорь, будучи старше меня на год, вскоре тоже должен будет уходить в армию по мобилизации.

Наступило утро. Перед тем, как уйти, я тихонько снял с руки часы — подарок отца, и положил их на комод. Я думал, что иду на войну, и меня могут убить, и будет жаль, если такая ценность, как “кировские” часы пропадут.

Прощание наше было коротким. Я обнял всех по очереди и под звуки сирен двинулся в путь. Обернувшись, еще долго я видел фигурки моих родных, Игоря, смотревших мне вслед.

Во дворе училища группами стояли, сидели, прогуливались будущие курсанты-киевляне. Пока все они были мало похожи друг на друга. В разной одежде, разного роста и сложения, разного воспитания, со своими представлениями о жизни, со своим опытом и привычками. Общим было только недавнее школьное прошлое, зеленая юность и привычка к относительной свободе в своих поступках, действиях, манере поведения. Впереди было туманное будущее, которое рисовалось в виде двух кубиков на петлицах лейтенантов. Но за этим была суровая армейская школа с ее дисциплиной, беспрекословным повиновением каждому, у кого на петлицах красовался хоть самый малый знак, обозначающий звание.

Многое, к чему мы привыкли дома и в школе, будет безжалостно выбито из нас нашими суровыми воспитателями. Постепенно, но много быстрее чем за прошедшие 10 лет нашего воспитания, по мере нашего перевоспитания, мы привыкнем к тому, как важна заправка коек, начищенные сапоги, точное следование раз и навсегда заведенному распорядку дня. Мы привыкнем к муштре и постоянным придиркам, физическим перегрузкам, к холоду и жаре, забудем о свободе, о личности.

Но все мы стали курсантами по доброй воле и должны привыкнуть ко всему этому, что называется воинским воспитанием. Со временем мы даже станем понимать, что все это было необходимо, чтобы быть готовым к той жизни, которой мы себя посвятили. Скоро у каждого появятся друзья, исчезнет чувство одиночества, но появится чувство коллектива. Появятся разные хитрости и уловки, немного облегчающие жизнь, находчивость, помогающая избегать наказания. Но появятся также опыт и ответственность, физическая выносливость, сила и ловкость. Обо всем этом мы узнаем потом.

Подошло несколько молодых лейтенантов, зачитали списки, и старшины увели нас в баню. Именно с нее начинается воинская служба.

Через час все переменилось. Куда-то исчезли гражданские подростки, вокруг были только военные. В казарме стояли койки, выровненные под линейку, и нам показали, как их заправлять. Оказалось, что это далеко не просто. Малейший дефект в заправке моментально обнаруживался, а виновник строго наказывался. Лишь потом, с приходом опыта мы поняли, в чем дело. Каждый опытный командир или поверяющий по заправке коек, по выполнению команды “Подъем”, мог сразу определить состояние дисциплины, требовательность командного состава, а в развитии этого дойти до оценки уровня боевой подготовки в роте. А пройдя по нескольким ротам, сразу определить, какая рота лучше.

Старшина нашей роты, который выдавал нам обмундирование в бане, показался мне мрачным человеком, цыганской наружности, лет 30. Я заметил, что во многих словах у него выскакивает лишняя буква или, точнее, звук “х”. Например, он вместо “смирно” говорил “смихрно”. Это было смешно, но авторитет старшины был выше этого.

После построения в роте я решил зайти к нему в каптерку, чтобы обменять оказавшиеся тесными сапоги. Дело казалось простым, и я смело направился в каптерку, держа в одной руке сапоги. Я открыл дверь, и только начал говорить, что хочу обменять сапоги, как меня прервал не крик, а громкие рык: “Крухгом, шагом марш!”

Крик и разъяренное лицо старшины очень ясно говорили, что я совершил если не измену Родине, то тягчайшее воинское преступление. Спешно выполнив команду, я подождал, не выскочит ли старшина за мною. Но было тихо. Постепенно я успокоился и стал думать, что же такого я совершил, что так разгневал старшину. Наконец я догадался, что поперся с сапогами, не постучав в дверь, как это полагалось воспитанному человеку. Сапоги были маловаты, и деться мне было некуда.

Я опять подошел к двери и постучал. Послышалось: “Войдите!” Открыв дверь, я снова начал свое об обмене сапог. Все повторилось в точности, и я оказался за дверью. Положение мое становилось серьезным. Сапоги нужно было менять, но была какая-то загвоздка в поведении старшины. На мое счастье появился какой-то сержант, и я попросил объяснить мне, как я должен обменять сапоги. С тех пор я на всю жизнь запомнил, что у старшего по званию прежде, чем обратиться, нужно спросить разрешение на это. Дальше все было просто. Это был мой первый урок воинского воспитания.

Следующий день начался учебой. Мы уже знали своих командиров взводов. Это были лейтенанты последнего выпуска, оставленные в училище. Все они были в новеньком обмундировании, молодые, сильные и очень строгие. Им не терпелось покомандовать и почувствовать, что кончилось уже то время, когда они сами тянули нашу лямку. Теперь они командиры-единоначальники, они хорошо подготовлены и горят желанием, не давая спуску, учить нас всему, что знают и умеют сами.

Занятия начались со строевой подготовки. Здесь мы познакомились и с нашим командиром роты — маленьким, тощим капитаном, выглядевшим совсем не так внушительно, как его бравые лейтенанты.

В жизнь вошел твердый распорядок дня, ломая наши привычки и нашу неорганизованность. Больше всего мучили бесконечные построения. Их стало еще больше, когда из старослужащих-курсантов были назначены младшие командиры. Они моментально ликвидировали те жалкие остатки свободы, которые еще оставались.

Одно всех нас очень утешало — это обеды. Таких вкусных блюд и таких порций многим из нас не приходилось видеть. Кормили здесь по-царски.

Поднялось наше настроение и тогда, когда нас провели по учебным классам и показали учебно-материальную базу. В многочисленных классах шеренгами стояли буквопечатающие телеграфные аппараты — “советские телетайпы”, сверкающие ряды аппаратов Морзе немецкого производства, лаборатории с техникой, библиотеки, парки машин со специальной техникой и даже конюшни с откормленными лошадьми.

Скоро нам пришлось пройти еще одно испытание. Нашему батальону была поставлена задача разгрузить две баржи со шпалами на пристани. Таких физических нагрузок нам еще не приходилось испытывать. После 6 часов работы силы были у всех на исходе, когда, наконец, прозвучала команда на построение для возвращения в училище.

Возвращались в училище под звуки сирен и стрельбу зенитных пушек. Город бомбили, падали осколки разорвавшихся зенитных снарядов. Еще раз мы ощутили, что идет война, о которой доходила лишь скудная информация из сводок Информбюро.

Был наложен запрет на свидания с родителями, и все курсанты-киевляне беспокоились о судьбе своих оставленных семей. Настроение, у всех было невеселое, но постепенно появлялись друзья, приятели, и чувство одиночества понемногу ослабевало.

Наступил день, когда нам выдали оружие, противогаз, ружприбор, два подсумка для патронов и по 90 патронов, немецкий ранец из телячьей кожи с шерстью, флягу и малую саперную лопатку. С этих пор на все занятия и даже в столовую мы ходили в полной боевой амуниции, но винтовку оставляли в пирамиде в казарме, а ранцы вешали на спинки кроватей. Было неудобно носить все это, но никто из нас не знал, как близко уже подошли немцы к Киеву.

На следующий день после выдачи оружия нам выдали медальоны. Внутрь пластмассового патрончика с завинчивающейся крышкой мы должны были положить листок, на котором была написана фамилия и домашний адрес. Никто не объяснил, для чего нужен медальон, но приказано было носить его постоянно в специальном карманчике брюк. Вопросов никто не задал.

В полном боевом снаряжении училище выстроено на плацу. Наши ранцы загружены до предела. Приходится напрягаться, чтобы не согнуться. Вдобавок идет дождь, и скатка шинели, пристроченная к ранцу, постепенно намокает, увеличивая тяжесть.

Ждем начальства. Наконец начальник училища полковник Орловский объявляет, что училище совершает марш в свои летние лагеря в Бровары. Маршрут нашего следования проходит через мою Никольскую слободку. Вспыхивает надежда забежать на минуту домой, но быстро гаснет, когда командир роты объявляет, что покидать строй никому разрешено не будет. Училище вытянулось в походную колонну, и начался марш. Идти было трудно с первого километра, и мы крепились изо всех наших 17-летних сил, чтобы сохранять равнение и не отставать.

Наконец показалась моя Никольская слободка, и вскоре осталась позади. Было горько на душе, а шоссе неотвратимо уводило меня все дальше и дальше от дома. До Броваров — 12 километров.

Постепенно появились отстающие, их подгоняли командиры. Наконец старослужащим, которые были крепче нас, вчерашних школьников, было разрешено у самых слабых забрать часть экипировки, чтобы облегчить их. Совсем ослабевших сажали на сзади идущие повозки с имуществом. Наш первый марш показался нам очень трудным.

Наконец, вошли в лес, перестали поглядывать на небо, где в любую минуту могли показаться самолеты противника. Лесная дорога ведет в наши лагеря, конечную цель нашего марша.

Иногда нас обгоняют запыленные мотоциклисты, машины. Встретился указатель с буквами “ПС”. Мы еще не знали тогда, что “ПС” — это пункт сбора донесений, элемент узла связи командною пункта. На следующий день мы уже знали, что здесь, в лесу, развернут командный пункт Юго-западного фронта, и мы являемся его прикрытием.

Наши учебные летние лагеря прекрасно оборудованы. Ровными шеренгами стоят гнезда для наших палаток, в стороне видны летние классы, спортплощадки, библиотеки, столовые, а дальше расположился стадион, стрельбище, инженерный городок, тактические поля и все, что нужно для учебы.

Занятия начались уже на другой день в поле. Отрабатывалась тема “Солдат в обороне”.

К месту занятий с полной боевой выкладкой совершаем марш-бросок. Шесть часов под жарким июльским солнцем и марш-бросок обратно, в лагерь. Занятия идут день за днем, непрерывно, тема обороны сменяется темой “Солдат в наступлении”.

Ее сменяет тема “Инженерное оборудование местности”, потом — “Преодоление препятствии на поле боя”, “Борьба с танками противника”.

Проходит время, и наши гимнастерки покрываются коркой пота. Все как-то почернели и уже не напоминают школьников. Мы постепенно становились солдатами.

 

---

Продолжение следует.

Текст прислал для публикации на www.world-war.ru автор воспоминаний.