Измученные души

Ежедневно противник бомбил нас с воздуха, накрывал артиллерийским и минометным огнем, пытался выбить с оборонительных рубежей. Мы не только недоедали, но и недосыпали, за день изматывались так, что в темноте, когда авиация не бомбит, а артиллерия и минометы ограничиваются редкими налетами по площадям, в минуты затишья в окопах слышится стон людей. Стон не раненых, а пока еще внешне здоровых, в основном молодых людей, в большинстве своем в возрасте от 18 до 35 лет. Это был стон их измученных душ. В темноте нам на передовую привозили хотя и не горячую, но все-таки теплую пищу: суп да кашу и по сто граммов водки, если она была.

В таких условиях мы выкраивали время для совершенствования своих военных знаний. Особое внимание уделялось взаимозаменяемости в расчете, подготовке разведчиков, связистов, командиров орудий и наводчиков. Цель такой подготовки: если в бою выйдет из строя человек, убьют или ранят (другие болезни в расчет не принимались), то оставшиеся в живых могли бы заменить выбывших, иначе орудия прекратят ведение огня и пехота не сможет получить нашу поддержку, а противник незамедлительно этим воспользуется.

Наши неоднократные попытки продолжить наступление на юг оканчивались неудачами. Силы противника для нас были непреодолимыми. В конце января 1942 года наше командование решило сосредоточить стрелковый полк на левом фланге и попробовать с юго-востока окружить хорошо укрепленный опорный пункт – Большое Замошье. Все, что было в обороне с северо-востока и северо-запада от Б. Замошья, было сосредоточено на левом фланге. На старом, теперь уже оголенном, участке остался лишь наш наблюдательный пункт. НП 6-й батареи, полковая батарея 76-мм пушек и 45-мм орудия были переведены на левый фланг.

Я в то время был и командиром батареи и командиром взвода управления в одном лице. Кроме меня, на НП были командир отделения разведки сержант Григорий Черноусов из Пермской области, разведчик Никулин, до войны он был директором ресторана железнодорожной станции Вятка в городе Кирове, два разведчика и два связиста. Нужно было пристрелять репер на левом фланге, который с нашего НП не просматривался. Туда был направлен разведчик Никулин и связист. Во время корректировки огня Никулин был обнаружен снайпером, и его пуля попала Никулину прямо в лицо. Смерть наступила мгновенно. Так мы потеряли еще одного отличного разведчика. Никулин был коммунистом не только по форме, но и по своим убеждениям, и высоко порядочным человеком. Похоронили его на полковом кладбище, которое располагалось у перекрестка дорог Новгород – Чудово и Мясной бор – совхоз «Красный Ударник», что на левом берегу Волхова.

На другой день на рассвете на наш участок обороны, где кроме нашего НП с шестью бойцами никого не было, налетела вражеская авиация. Началась бомбежка. Только одни самолеты отбомбятся, как их сменяют новые. Непрерывная бомбежка продолжалась минут тридцать. Самолеты «Юнкерс-87» выстраиваются друг за другом, включают сирены, с громким воем пикируют на нас и сбрасывают бомбы. От разрывов вокруг нашей землянки все вздрагивает и шатается, земля сверху ссыпается за воротник, звук сирен наводит на людей ужас, все лежат, и надежды на спасение все меньше и меньше. Но и на сей раз пронесло. Только начало стихать, я выглянул из землянки. Блиндаж 6-й батареи разбит, бревна разлетелись от прямого попадания бомбы, то же самое слева с блиндажом расчета 45-мм пушки. Все перемолото и позади нас на позиции 76-мм полковой батареи. Но люди были только в нашей уцелевшей землянке. Авиация улетела, и тут же начался артиллерийский налет.
Я снова нырнул в свою землянку. После налета артиллерии все стихло. Мы вылезли из своего убежища и вовремя. Слышим хриплый голос офицера, подгонявшего своих солдат. Началась атака солдат противника. Мы только слышим их, но не видим, так как уцелевшие кусты и отдельные деревца скрывают их от наших глаз. Наша ель уцелела. Я тут же на нее забрался и вижу: цепь солдат противника по глубокому снегу продвигается от
Б. Замошья в направлении к М. Замошью. Их цель – прорвать кольцо окружения и вызволить из М. Замошья находящихся там своих солдат и офицеров.

В бинокль я вижу, как медленно по глубокому снегу, где кучей, где цепью, понуро идут люди. Мороз был небольшой, может быть, от 15 до 20 градусов, но руки у них засунуты в рукава шинелей, на руках болтаются винтовки. Они не в силах взять оружие в руки. Замерзли напрочь. Всего их человек шестьдесят, считать некогда. Соскочил с елки и говорю своим шести бойцам, что эти «вояки» нам не страшны, снег их пленил, и из него они не выберутся не то что бегом, а даже нормальным шагом. Офицер тоже, видимо, выбился из сил, подгоняя солдат хриплым голосом все тише и реже. Наверное, это были испанцы, на немцев не похожи, действуют неумело. У нас был пулемет Дегтярева и у меня автомат ППД, патронов было много, снарядов на батарее нет. Отсылаю в землянку связистов и одного разведчика набивать пустые диски и поддерживать связь с огневой. Сержанта Черноусова – за пулемет, сам беру автомат, показываю сектор обстрела и дальность до противника, и открываем огонь из снегового хода сообщения, который мы прорыли, когда у нас еще были соседи – 6-я батарея. Ход сообщения получился глубоким, с метровым бруствером, чуть пригнешься – скрывает с головой, а бруствер из снега от пуль спасает. Разведчика изредка посылаю на ель, откуда он сообщает результаты нашей стрельбы. А противник продвигается все ближе и ближе. Открыли по нам огонь из пулемета, который бьет прямо по нашему брустверу. Черноусову приказываю присесть за бруствер, а сам выбрал момент, когда пулемет замолчал, видимо ленту менял, соскочил в полный рост и выпустил из автомата в направлении пулеметчика весь диск, при этом меняя и дальность и направление. Диск кончился, я присел на дно траншеи-окопа, сменил пустой диск, который передал в землянку, а полный диск с патронами зарядил. Вражеский пулемет вновь открыл огонь. Когда он чуть замолк, Черноусов выпустил весь диск со сменой дальности и направления. Так продолжалось несколько раз. Обстановка все же менялась не в нашу пользу. То, что нас очень мало, и фланги наши открыты, и что окружение гарнизона противника в М. Замошье чисто символическое, противнику скоро будет известно. И финал для нас будет печальным. Наша-то пехота слышит, что здесь идет бой, и знает наше положение. Почему она бездействует? Если мы не удержим своих позиций, они окажутся в окружении.

Повернулся назад и вижу, к нам идут два бойца с ротным 50-мм минометом и с несколькими лотками мин. Спросил, откуда вы? Ответили, что ротный прислал. Наконец-то пехота услышала нас и помощь прислала!

Установили миномет, открыли лоток с минами, разведчик забрался на сосну, и началась пристрелка. Только перешли на поражение, как осечка – одна мина осталась в трубе (трубой называли ствол миномета). Снова пристрелка, снова перешли на поражение. Разведчик с елки сообщает, что хорошо накрыли противника. И так несколько раз, вскоре противник дрогнул. Мы усилили огонь, и минометный и стрелковый. Пулемет противника замолк окончательно. Основная часть наступающих была перебита. Офицеру, видимо, тоже досталось, так как его голоса не стало слышно, пехота прекратила продвижение. Как только наши два минометчика открыли огонь, часть пехоты повернула обратно, на ходу подбирая своих раненых. Вскоре все стихло. Противник не знал, что обороны у нас практически не было, кроме горстки людей на наблюдательном пункте и двух минометчиков с ротным минометом. С нашей стороны потерь не было.

Двое минометчиков с минометом и пустыми лотками, выслушав наши благодарности и добрые слова, деловито зашагали в свою роту. Мы тоже прекратили стрельбу, набили пустые диски патронами. Я доложил по телефону обстановку командиру дивизиона капитану Маслякову. Мои разведчики уже сбегали на поле боя, где лежали трупы убитых солдат, я с разведчиком отошел от нашей землянки на северо-восток в направлении М. Замошья
к дороге, и метрах в 50 мы обнаружили двух убитых немецких солдат, а мы в этом направлении не стреляли. Видимо, это были разведчики из окруженного гарнизона М. Замошья. Они пришли на звуки боя выяснить обстановку. Наступавшие солдаты из Б. Замошья, ведя огонь по нам, случайно застрелили этих своих двух разведчиков, попавших в зону огня.

Через несколько дней разведка противника нашла в юго-западном направлении от М. Замошья брешь в нашей обороне и в ночь с 12 на 13 февраля вывела весь окруженный гарнизон вместе с ранеными, которых унесли на носилках.

Увидели их старшина и повар стрелковой роты, следовавшие со своей кухней на передовую, и угнали от немцев на лошади вместе с кухней в свою роту. Так окончательно деревня М. Замошье стала нашей.

В первой половине марта 1942 года 1002-й стрелковый полк был снят с обороны и направлен в горловину прорыва для смены правофланговой части 65-й стрелковой дивизии. Наша батарея развернула свои орудия на восток и впервые за 9 месяцев нахождения на фронте приготовилась вести огонь с запада на восток. Со своего НП под Б. Замошьем мы тоже снялись и отправились пешком вслед за пехотой на новый участок обороны, который был километрах в трех на юго-запад от Теремца Курляндского и примерно на таком же расстоянии, но на северо-запад от д. Земтицы на Б. Замошском болоте. Дорога была проторена впереди идущей пехотой, и мы продвигались довольно быстро. Высокий лес закончился, и мы вышли на Большое Замошское болото, где довольно густо росли низкорослые сосенки. Вышли на большую поляну, достигли ее середины и услышали звук моторов, а затем увидели в воздухе семь бомбардировщиков и трех сопровождающих их истребителей. Мы остановились. Сзади лес уже далеко, а впереди – еще далеко. Скрыться негде.

Выход один – свернуть с дороги и лечь в глубокий снег, авось пронесет. И тут мы увидели трех своих ястребков «И-16», которых мы называли «тупоносые». В скорости наши явно уступали. Но в маневренности им равных не было. Немецкие самолеты по численности и по скорости явно превосходили наших. Но почему-то все бомбардировщики сбросили бомбы в болото, где никого не было, далеко не долетая до нас, и на бреющем полете, нарушив свой строй, на предельной скорости рванули назад вместе со своими охранниками-истребителями. Наши три ястребка бросились за ними, но расстояние между нашими самолетами и самолетами противника заметно увеличивалось, преследовать было бессмысленно. Но сам факт, что наши летчики наводили на летчиков противника такой панический страх при соотношении 10:3 в пользу противника, говорит о многом. Сделав несколько фигур высшего пилотажа в свободном небе, наши самолетики ушли на восток. А мы даже не успели свернуть с дороги и лечь в снег и, обсуждая увиденное, испытывая гордость за наших соколов, пошли дальше. Местность пошла ровная, заросшая мелким сосняком, дальше носа, как говорится, ничего не видно, сосенки веса человеческого тела не выдерживают. Впереди две траншеи, прорытые в снегу: одна впереди, другая позади – это передовая позиция, доставшаяся нашей пехоте от 65-й стрелковой дивизии. Обзор плохой. Пошли мы обратно в надежде найти хотя бы дерево, с которого можно видеть расположение противника и корректировать огонь батареи. Идем, а нам навстречу командир 1002-го стрелкового полка майор А. И. Смирнов. Остановились, и я его спрашиваю: «Почему, товарищ майор, вы один идете?». А он мне отвечает, что у него в полку только 30 активных штыков и больше никого нет, и что в первой траншее находятся три человека, и во второй – два и все. Вот почему один и ходит. Выделить одного разведчика для его сопровождения мне тоже было не из кого, так как наблюдение за противником на НП ведется круглосуточно, да еще и в охране нужно иметь человека, так как наблюдатель не должен отрывать свое внимание от противника, а часовой обязан на земле все вокруг НП охранять. Проходили, просмотрели и ничего подходящего для осмотра местности не нашли. Тогда подготовил данные обороны своей пехоты и, ориентируясь только по звуку разорвавшихся снарядов, определил направление и расстояние, нанес точку на карту. Если будет необходимость, то от этой точки буду переносить огонь на цель.

Ночь наступила, а вместе с ней и мороз. Неподалеку от нас нашли две землянки. Подошли к одной – забита людьми так, что руку некуда просунуть. Лежат друг на друге от пола до потолка, это где-то около метра, «отдыхают». Люди так измотались за день, что заползли в лаз этой землянки, расположились друг на друге и уснули мертвым сном. Мы пошли во вторую землянку, где с грехом пополам разместились. Ночью я проснулся от боли в руке и ноге. Оказывается, когда мы уснули, подошли еще пехотинцы и устроились на ночлег уже на нас. На мне лежало несколько человек, и все крепко спали. Ноги и одна рука были так придавлены, что высвободить их или повернуться было невозможно. Вскоре я снова погрузился в глубокий сон. На рассвете проснулись, вылезли наружу и оказалось, что в первую землянку было прямое попадание снаряда противника, почти все, кто в ней был, погибли. А мы даже не слышали разрывов снарядов, хотя расстояние между землянками было около 20 метров. Сказались привычка к разрывам и усталость. В нашей землянке никто не пострадал. Когда я осмотрел землянки, то пришел к выводу, что они построены противником, их координаты ему известны, и выходы из них не в наш тыл, а в тыл противника. До нас с этого места противника выбила 65-я стрелковая дивизия, и землянки оказались на нашей территории. Видимо, они уже немало послужили нашим, но все до времени, и это время досталось нам.

Разведка противника, конечно, выяснила, что оборону держало мало людей, а стало еще меньше. Этим и воспользовались испанцы из 250-й пехотной дивизии, перейдя в наступление на наши позиции. Весь день были жаркие бои. То они нас окружат, мы прорвемся и их атакуем, снова окружат, наши опять вырвутся, сминая их цепи. Помогало то, что вояк из 250-й пехотной дивизии из Испании мы знали и считали их слабыми воинами в их еще и летней одежонке. Помню, после очередной нашей контратаки противник отступил и оставил убитых. И вот лежит убитый офицер, на нем хромовые сапожки, видимо, одеты на ноги с тонкими носками. Ну, как тут на морозе воевать, а с другой стороны – кто его к нам звал? В одной из схваток солдаты противника окружили расчет 45-мм пушки. Отбивались ребята яростно и дружно. Расстреляли все снаряды. Подхватили за станины свое орудие, и одной рукой каждый тянет его, а другой рукой из автомата ППШ бьет по испанцам. Так вместе с пушкой прорвались через их цепь. Затем станины орудия закрепили в санях, и одна лошадь, впряженная в сани, увезла это орудие, а расчет (4 человека), молча шел рядом с санями; передки орудия пришлось бросить.

В этих боях мы потеряли своего лучшего разведчика, любимца батареи Николая Лебедева, и его тело осталось на нейтральной полосе ближе к противнику. А где-то в далекой деревушке жила его мать, совершенно одинокая старушка. С огневой батареи приехал старшина батареи Кожакин с двумя бойцами. В санях запряжена кобылица орловской породы, которой в полку не было равной. Старшина подошел ко мне и доложил, что вся батарея просит меня разрешить вывезти тело Лебедева. Я объяснил им обстановку, где проходит передовая противника, где у них пулемет, показал на тело, лежащее дальше от нас и ближе к противнику, и сказал, что не могу приказывать забрать тело Лебедева, слишком большой риск, но и не учитывать желание всей батареи, то есть запретить, тоже не могу. Решайте сами. Они сказали, что будут брать, и ушли в лесок, где оставили лошадь. И вдруг, как вихрь, вылетает лошадь, правит ею сам старшина, и летят через нашу цепь к цепи противника. Наша пехота хотя и знала, но ахнула от такой неожиданности, пехота противника тоже оторопела. Подскакивают к телу сани, лихо развернулись. Двое спрыгивают с саней, один – за ноги, другой – за плечи хватают труп Лебедева, бросают в сани, падают на него, старшина по-разбойничьи свистнул, и лошадь молниеносно проскочила нашу цепь и вместе с седоками скрылась в лесу. Только тогда солдаты противника спохватились и открыли огонь. Наша пехота начала им отвечать тоже огнем. Когда все поутихло, слышу ворчание пехоты: «Нам раненых не на чем увезти, а тут убитых увозят!». Похоронили Николая Лебедева на полковом кладбище у развилки дорог Новгород – Чудово и Мясной Бор – совхоз «Красный Ударник», примерно там, где сейчас стоит телеграфный столб. Дня через два 1002-й стрелковый полк и мы с ними получили приказ вернуться на свои старые позиции к Б. Замошью.

Раздумывая о нашем пребывании в самом узком месте прорыва 2-й Ударной армии, невольно удивляешься, почему стык полосы обороны дивизий приходится именно на самое опасное направление и на ослабленные в жестоких боях дивизии. Стыки – это самое слабое звено в цепи обороны, их стараются определить и наша разведка у противника, и разведка противника у нас. Как правило, стыки бывают расширены по территории, каждый надеется на соседа, что именно он свой фланг укрепит. А сил на усиление обороны границы с соседом не хватает, в итоге оборона здесь растянута и слабо обеспечена огневыми средствами и людьми. В этот стык и направляется главный удар противника с целью окружения и уничтожения прорвавшихся войск. Это прекрасно знают и командиры всех рангов до верховного главнокомандующего включительно. В этом узком коридоре шириной около 3–5 км, по которому прошла 2-я Ударная армия в направлении на Любань с целью окружить и разбить большую группировку немецких войск и снять блокаду Ленинграда, и был стык. Все это прекрасно знал и наш противник, принимал соответствующие контрмеры и, в первую очередь, стремился закрыть этот узкий коридор и тем самым окружить и уничтожить 2-ю Ударную армию. Сменив измотанную в боях, ослабленную 65-ю стрелковую дивизию еще более слабым (30 активных штыков) полком 305-й стрелковой дивизии, мы быстро доказали свою небоеспособность командованию 52-й армии, и нас сменили, а противник довольно легко перекрыл коридор, и так было многократно.

Мы вернулись на свои позиции под д. Большое Замошье и заняли свою же землянку, и ель наша сохранилась, на которую снова установили стереотрубу. Началась обычная работа на наблюдательном пункте. Вскоре разведчик с елки доложил, что видит, как из дома на северной окраине деревни ведет огонь пулемет противника. Я немедленно сменил наблюдателя и посмотрел на дом в стереотрубу. Действительно, под домом оборудован дзот, из амбразуры которого торчит ствол пулемета. Начинаю вести огонь: первый снаряд – перелет, или, как говорят в артиллерии, «плюс», разрыв за домом. Вношу поправки
в установки орудия: второй разрыв – недолет, то есть «минус». Такое положение, когда цель находится между плюсом и минусом, называется «вилкой». И только собрался перейти на поражение, как из-за дома выбежали двое маленьких детей, одному лет 6, а другому примерно 8 и остановились перед домом у меня на виду. Несомненно, их выгнали из дома немцы, чтобы я их видел. У меня даже сердце сжалось от жалости к детишкам, и огонь я прекратил. Вот, мерзавцы, что делают, наших детей под разрывы поставили.

Два дня с этого дома разведчики не сводили глаз. Многократно и я внимательно изучал все, что было вокруг этого дома, но мы не обнаружили ни одной живой души. Видимо, гражданское население, в том числе и детей, немцы отослали в тыл.
А пулемет из-под дома нет-нет да строчит, нанося урон нашей пехоте. Мы же вели огонь из своих орудий по другим целям в стороне от этого дома-дзота. На третий день я решил этот дом уничтожить. Сделал в него два прямых попадания – крыша осела, а дом, вернее его стены, стоит, и пулемет цел, хотя и не стреляет. Да, 76-мм снаряд эту цель не уничтожит. Слез с елки
и подошел ко мне старший лейтенант Егоров, командир взвода управления батареи 122-мм гаубиц. Я ему рассказал, что дзот и дом после моих двух попаданий стоят на месте. Егоров говорит: «Эх, вы, трехдюймовщики, смотри, как надо!». Я снова на сосну к стереотрубе, Егоров по соседству на свою сосну, где тоже их стереотруба, и вторым снарядом попал в этот же дом, который от разрыва 122-мм снаряда раскатился по бревнышку в разные стороны, и от дзота ничего не осталось, по крайней мере, огня оттуда больше не было. Егоров мне шутливо крикнул: «Видел!». С дзотом и пулеметом было покончено.

Противник с каждым днем активизировался. Почти непрерывные налеты авиации, массированные артиллерийско-минометные обстрелы осложняли снабжение боеприпасами и продовольствием. По нашему НП каждый день были обстрелы, но не ближе 10–20 метров. Когда я сидел однажды на сосне за стереотрубой, судя по разрывам, меня противник обнаружил. Он пристреливается по мне, а я сижу и наблюдаю, где бы мог быть наблюдательный пункт артиллериста противника? Но вот он меня взял в вилку, я прыгаю с сосенки в сугроб, и рядом со мной разрывается снаряд. В прыжке моя рукавица зацепилась за сучок и осталась наверху. Я вскочил и успел в два прыжка скрыться в землянке. Следующий снаряд попал в угол землянки, затем огонь был перенесен на НП-6 батареи и вскоре прекратился.

После разрыва снаряда на снегу вокруг воронки образуется черный нагар, и я предполагал, что если этот нагар накроет хотя бы часть тела человека, то он погибнет. До этого приходилось многократно попадать под обстрелы, и хотя снаряды рвались
в непосредственной близости от меня, но в это черное пятно
я не попадал. Выходит, мерзлая земля и глубокий снег задерживают осколки от разорвавшейся гранаты (снаряда). Когда огонь прекратился, сержант Черноусов залез на ель, снял разбитую стереотрубу и мою рукавицу, тоже пробитую осколком.

К вечеру с огневой нам доставили обед, и мы впервые за день поели. Выдали также сахар за целую неделю. Решили вскипятить чай, а воду можно было получить из растопленного снега. Снег же вокруг нас весь покрыт чернотой, от которой вода становится горькой. Желание попить чаю было настолько сильным, что двое пошли на поиски чистого снега. Через какое-то время принесли снегу полное ведро и котелки, снег вроде чистый. Растопили. Вскипятили воду в ведре и всыпали в него весь чай и весь сахар, помня о том, что лучше раз напиться, чем вовсе его не пить, а довольствоваться слегка желтоватой и подслащенной теплой водичкой, да и то не чаще раза в месяц – это не чай.

Приступили к чаепитию в ожидании блаженства. Первый глоток, вроде горчит, второй раз задержали жидкость во рту – горечь. И все содержимое ведра пришлось вылить. Ох, и жалко было выброшенного сахара, другого-то нам не дадут. Благо было темно, и не было видно наших искаженных досадой физиономий.

Рано утром в предрассветных сумерках услышали гул моторов. По команде: «В ружье!» все выскочили из землянки и заняли свои места. Вверху в небе в нашем направлении движется «туча» самолетов противника, насчитали порядка двух десятков, но вдали они шли нескончаемым потоком. Мы по звуку моторов отличали своих от чужих. Передние уже близко, видно на крыльях свастику. Следует команда «в укрытие!». Все, кроме одного наблюдателя, ушли в землянку. И началось светопреставление. Несколько самолетов выстраиваются друг за другом в одну цепочку, и начинается карусель. Если это «юнкерс-87» – одномоторный бомбардировщик, то он включает сирену и с ревом пикирует чуть не до земли, бросает одну бомбу, выключает сирену и заходит в хвост впереди летящему самолету, который вскоре заходит на пикирование с включенной сиреной и тоже бросает одну бомбу. И так продолжается, пока они не выбросят на нас все бомбы. Если бомбят двухмоторные «юнкерсы-88», то они делают лишь небольшой наклон носом на цель и бросают бомбу, но без сирены. Без сирены бомбежка несколько легче переносится, но душераздирающий звук сирены действует на психику человека, нагоняет страх, хотя сама по себе сирена – не бомба с ее последствиями.

Только отбомбится одна эскадра, наступает небольшой перерыв от 10 минут и до получаса, во время которого мы выходим из землянки оглядеться и стараемся предугадать, куда будет следующий налет авиации. Уходим в укрытие, и все повторяется вновь. И так все световое время, и лишь начинает темнеть, идет последняя партия бомбардировщиков, которая, отбомбившись, уходит уже в густых сумерках. Такие бомбовые удары от зари до зари наносились от передовой, где мы были, на всю глубину нашей обороны. Особенно сильно бомбили сам коридор, по которому шло снабжение 2-й Ударной армии и часть 52-й дивизии с юга и 59-й армии с севера. Этот коридор был непрерывно в дыму и пламени. Такая массированная бомбежка продолжалась семь дней. Лишь ночью люди отдыхали от нее. Морально все были угнетены настолько, что психика людей была на грани срыва.

Материал для публикации передал:
Владимир Александрович Добров

Продолжение следует.

Воспоминания ранее были опубликованы «Бои под Новгородом 1941-1942″, Екатеринбург 2005, Издательский дом УрГЮА. Тираж 100 экземпляров.