Главное – преодоление панических настроений

От Ильменя по Дубровку включительно

Мне на карте поставили точку, сказав, что это мой наблюдательный пункт (НП), и мы ушли.

В дальнейшем я убедился, что при постановке боевой задачи нельзя на карте ставить точку и говорить, что это место моего наблюдательного пункта. Приду на эту точку, а она-то, то есть место моего наблюдательного пункта, больше всего находится под огнем противника. Или с этой точки нет должного обзора передовой того же противника. И хотя наши штабисты при постановке задачи продолжали на карте ставить эту злополучную точку, я воспринимал ее как район, в котором я сам выбираю место для наблюдательного пункта, с которого огневые задачи выполнялись лучше, чем с места, обозначенного точкой.

Левее нашего наблюдательного пункта метров на 200–250 располагался НП капитана Домнича, нашего командира дивизиона. Вскоре мои разведчики обнаружили пулеметное гнездо противника, которое было расположено в подполье деревянного дома на западном берегу р. Волхов. Амбразурой служило расширенное окно, через которое осенью ссыпают в подполье картофель. Телефонным кабелем нас к тому времени уже обеспечили, правда, без всякого запаса, то есть в обрез.

Капитан Домнич наблюдает за моей стрельбой. Я строго придерживаюсь правил стрельбы. Вывел снаряд на линию наблюдения НП – цель, получил минус, то есть недолет. Ввожу корректуру, чтобы захватить цель в вилку, то есть в данном случае я должен получить плюс (перелет), а снаряд разорвался чуть ли не на середине р. Волхов. То есть не дальше, а еще ближе. Такого быть не должно, а вот получилось наоборот, то есть вместо плюса еще более глубокий минус. Мне ясно, что огневой расчет работает плохо, не обращая внимания на уровень. И вдруг у меня в голове мелькнула мысль: нашей пехоты впереди нет, да и до нас от разрыва метров 250. Дай, думаю, уменьшу прицел метров на 150. Так и сделал, а снаряд улетел не ближе, а дальше и прямо в амбразуру, где был пулемет. Вот и постреляли. Сижу и думаю, как же быть и что делать? Подходит командир дивизиона капитан Домнич, вид у меня, видимо, был растерянный, положил мне руку на плечо и говорит: «Ничего, мы их научим стрелять!». И действительно научил, ибо такой стрельбы у меня больше не было. Вывод таков, что на фронте без военных знаний делать нечего. Но обстановка была такой, что на учебу времени тоже не было. Учились в боях, а это связано с большими потерями. Любая оплошность, расплата – жизнь, такова фронтовая быль.

Вскоре «бронь-пехоту» отвели на формировку, а нашей дивизии линию обороны отвели от озера Ильмень до реки Малый Волховец и далее по реке Волхов на север. Это порядка 50 км по фронту. Сплошной линии обороны не было. Отдельные участки ее были под наблюдением только патрулей, что делало их легко уязвимыми, малозащищенными от противника. Для защиты были созданы усиленные мобильные подразделения, которые в случае появления врагов на этих участках, быстро реагировали на его действия. Мне со своим взводом приходилось часто участвовать в артиллерийской поддержке этих стрелковых подразделений. Бывало, вызывают в штаб 830-го артполка, и начальник штаба капитан Журавлев говорит, например, что противник силою до роты форсировал р. Волхов и захватил плацдарм таких-то размеров. И указывает на карте его место. «Ваша задача, – говорит, – обеспечить артиллерийскую поддержку нашей стрелковой роты по уничтожению противника. По выполнению задачи Вы и Ваша группа будет отмечена. Выполняйте!». Повторяю приказ, беру с собой 2–3 разведчиков, средства связи с радистами или связистами, и мчимся в темной ночи, не зная ни дороги, ни местности. Знаю, допустим, что где-то слева минное поле. Ветки деревьев хлещут по лицу, холодные струи дождя забираются за воротник, а расстояние – 10–15 км по грязной дороге. И в то же время нужно быть всегда начеку, гарантии, что встречи по пути следования с противником не будет, нет. И таких сумасшедших скачек было немало. Большинство из них кончалась тем, что пехота к нашему приезду сама справлялась с противником. Нас никто не отмечал и даже не благодарил, хотя кое-где мы успевали помочь стрелковым подразделениям огнем своей батареи. Я же в этих скачках потерял трех коней, загнал. А таких как я, командиров взводов управления, в полку было девять человек, но всех ли такими заданиями «награждали» – не знаю. Поначалу, помню, были всякие слухи, даже такие, что немецкую армию нам не победить.

Помню, также получил приказ перенести свой НП в деревню Пахотная горка. Пришли мы туда, а там деревья растут до самого берега, с которого много не увидишь. Пришлось занять под НП одно из окон на втором этаже дома, где до войны было что-то вроде дома отдыха. Тоже видимость ограничена деревьями, но все же лучше просматривается местность, чем у берега. В этом же доме находилась группа красноармейцев, которые держали оборону в Пахотной горке. Стал выяснять, что у них стряслось. Оказывается, рано утром противник по ним открыл артиллерийско-минометный огонь, да такой силы, что они до сих пор (а разговор со мной шел уже во второй половине дня) в себя не придут. Из рассказов можно было предположить, что в этом налете участвовали и шестиствольные минометы, с которыми мы еще не были знакомы, хотя о них и слышали. А обычная дежурная стрельба из орудий, которая была при мне, им уже казалась вроде детской шалости. Далее рассказчик продолжил: «После налета к берегу подошла лодка с немцами. Они беспрепятственно прошли по тропинке от берега к пулемету, забрали его в лодку и уплыли восвояси. Пулеметчики же от страха спрятались в зарослях лопухов и крапивы».

Этот случай и, возможно, еще какие-нибудь проявления страха перед противником, привели всех командиров от взвода и выше к одному выводу: нужно организовать бой с немцами, да так, чтобы обязательно его выиграть. Чтобы в бою все его участники убедились, что немцев можно не только бить, но что они еще и боятся нас и убегают от нас. И вскоре такой случай представился, когда переправившуюся на наш берег роту фашистов не только перебили, но они бежали, оставив трупы своих убитых солдат.

Один из бойцов, участник этой операции, сидит и рассказывает о своих переживаниях. Мы, артиллеристы-корректировщики, опять почти опоздали и лишь вдогонку противнику выпустили несколько снарядов. А стрелки-пехотинцы сказали: «Эх, так-то бы дать огоньку, да только пораньше!» Но нас они не винили, видя в «мыле» наших лошадок. Начал боец свой рассказ с того, как он до войны боялся покойников и когда в его деревне кого-нибудь хоронили, он убегал из деревни. А тут, говорит, стрелял – и ничего. Когда же командир роты позвонил в штаб дивизии, то там не поверили в успех боя и приказали снять обмундирование с одного убитого немца и привезти к ним. И этому-то человеку, который дома покойников боялся, а было ему уже где-то под тридцать лет, командир роты приказал снять с трупа френч, что тот и выполнил. И вот сидит, взгляд у него какой-то удивленный, и говорит, что снял френч, принес ротному и нисколько не испугался. А главное – они победили какой-то свой животный страх перед противником.

Дальше таких боев местного значения стало больше. Были и удачные вылазки разведчиков в тыл противника за языками. И все это поднимало боевой дух воинов 305-й стрелковой дивизии прямо-таки на глазах. Стало какое-то неписаное правило ходить в разведку, в том числе и у артиллеристов. Конечно, были и потери, но главная цель – преодоление панических настроений – была достигнута. Артиллеристы стали чаще выезжать на прямую наводку по уничтожению заранее разведанных огневых точек противника.

В монастыре Хутынь, который заняли немцы, была высокая колокольня. С нее хорошо просматривался не только передний край, но и местность, где были расположены наши тылы. Куда ни пойдешь, везде тебя с этой колокольни видно. Уходи хоть за 10 км, и там эта колокольня на виду. С нее немцы корректировали огонь своей артиллерии и наносили нам ощутимые потери. И вот в один прекрасный солнечный день при относительном спокойствии на передовой из леса, что километрах в трех в нашем тылу, появляется пыльное облачко. Посмотрел в бинокль и вижу, что на большой скорости, какую только могут развить кони, к нам скачут две упряжки (по шесть лошадей в каждой) с нашими пушками. Лихо развернулись перед самой Хутынью, а расчеты на ходу соскочили со станин, сняли пушки с передков и открыли огонь по каланче прямой наводкой, выпустили несколько снарядов, снова – орудия на передки и галопом помчались вдоль передовой вправо метров на 200. Там повторили то же, что и здесь. И молниеносно поскакали к лесу. Такого не ожидали не только немцы, но и мы. И только когда упряжки с расчетами скрылись в лесу, фашисты сделали артиллерийский налет по первой точке, откуда пушкари стреляли, затем огонь перенесли на вторую точку, а потом на опушку леса. Но расчеты уже давно были далеко в лесу.

Реакция немцев на действия орудий прямой наводки была почему-то очень замедленной. Они не могли не заметить мчащихся от леса орудийных упряжек, а это три километра. Привести орудия в боевое положение и открыть огонь – тоже требуется время. Затем приводятся орудия в походное положение, и упряжки лошадей перевозят их за 200 метров по фронту, где снова орудия приводятся в боевое положение, и открывается огонь. И, наконец, кони преодолевают трехкилометровое расстояние до леса, – снова время идет. На все эти действия ушло, наверное, не менее 30 минут. И только по истечении их противник открыл ответный огонь по пустому месту. Если даже предположить, что первым же снарядом был уничтожен их наблюдательный пункт, то все равно это их не оправдывает. Опозорились немецкие артиллеристы. А я вспомнил одну из их листовок, где они предлагали кормить наших артиллеристов булочками.

Посмотрел я на колокольню – стоит, как и стояла, только купол весь пробит и насквозь видно небо да ниже окно в звоннице тоже покорежено. Наши потери – ноль. Мы все обрели покой на несколько дней. Вот какими стали молодцами наши огневики 5-й батареи. Еще недавно не умели толком стрелять, а здесь четкость и слаженность выше всяких похвал.

Начало прибывать пополнение из Сибири. Много было с Алтая, с натруженными руками хлеборобов, немногословны, но более других приспособлены к суровым жизненным условиям, что на войне немаловажно.

Однажды подошел ко мне пожилой боец, где-то уже за пятьдесят, и говорит, что служил он в кавалерии у графа такого-то и что он, боец, не видит в артиллерии ничего нового: пушки и винтовки те же, что были во времена его молодости, и тяга такая же – конная. Единственное, за что можно сказать спасибо нашему правительству, так это, что вас, молодых лейтенантов, подготовили. Вот за это спасибо ему, правительству, а остальное все как было. Мы у таких бывалых воинов учились, как себя вести на поле боя, чтобы приказ выполнить и себя сохранить. Вскоре этого бойца, с такими же «переростками», из армии списали, как ошибочно призванного по возрасту.

Где-то в конце августа 1941 года командир дивизиона собрал совещание командиров, от командиров взводов и выше, подчиненных ему в дивизионе. Он разобрал несколько боевых операций, наше артиллерийское обеспечение поддержки пехоты, что плохо, что хорошо, какие новшества в ведении огня, в тактике ведения боя заслуживают внимания и т. д. Все шло как обычно. Но в конце он дал нам такую установку: «Товарищи командиры, всеми силами спасайте материальную часть, не считаясь с жертвами. Людей нам дадут, а орудий – нет». Не скажу за всех, но меня такой приказ ошеломил. Конечно, капитан Домнич не сам это придумал. Он получил этот приказ свыше.

Выходит, на всех нас верхам нашим наплевать. Спасать эту рухлядь образца 1902 года, которая давно списана, ценою собственных жизней, да как это можно? Вот тебе и «Люди – самый ценный наш капитал» – одна из сталинских довоенных установок. Когда я поостыл и успокоился, то хладнокровно рассудил уже иначе и пришел к выводу, что, видимо, у нас другого выхода нет, так как иной техникой мы не располагаем. Горько было сознавать, но иного тогда нам было не дано. Рассуждать иначе, значит обрекать себя на фашистское рабство.

И вспомнилось довоенное время, когда газеты и радио не смолкали, нахваливая нашу партию под руководством великого Сталина, которая все свои силы направляла на укрепление и развитие РККА, вооружая ее новым оружием и укрепляя новыми кадрами. Или довоенное заявление Ворошилова: «Кто силен в воздухе, тот вообще силен!» На деле мы увидели совсем иное: техника старая, самолетов почти нет, ведущие кадры уничтожены. Нужно было упорно учиться воевать и бить врага. Учеба проходила в процессе боя. Учились окапываться, строить оборонительные сооружения, вести разведку огневых точек противника; учились взаимодействию различных родов войск, и в первую очередь, артиллерии с пехотой; проводить связь; учились обеспечивать взаимозаменяемость в орудийных расчетах. А в разведке и связи знания разведчика и связиста должен был иметь каждый, кто находится на наблюдательном пункте, и уметь эти знания применять по мере необходимости, а именно: ориентироваться на местности, читать топографическую карту, шлифовать работу с приборами. А разведчики учились корректировке огня батареи и сокращенной подготовке данных. Учились в полном смысле на крови и нередко безвозвратной потере людей.

Итоги такой учебы в нашей 305-й стрелковой дивизии были отмечены в газете «Известия»: «Два месяца тому назад после шестидневных ожесточенных боев за Новгород наши части под давлением численно превосходящих сил противника вынуждены были оставить город. Н-ская часть заняла оборону по берегам рек Волхов, М. Волховец и озера Ильмень. За это время немцы не раз пытались прорвать нашу оборону, переправиться через водные рубежи, зайти во фланг. Но все эти попытки были ликвидированы огнем нашей артиллерии, минометов и смелыми контратаками пехоты. Н-ская часть продолжает упорно удерживать линию обороны. На Новгородском направлении немцы не продвинулись ни на один метр вперед…»[1].

[1] Два месяца упорных боев под Новгородом // Известия. 1941. 23 окт.

Материал для публикации передал:
Владимир Александрович Добров

Продолжение следует.

Воспоминания ранее были опубликованы «Бои под Новгородом 1941-1942″ Екатеринбург 2005, Издательский дом УрГЮА. Тираж 100 экземпляров.