Герой без Золотой Звезды

Я родился в городе Кунгуре Пермской области. Там же в 1937 году я с отличием закончил 10-ку и подал документы в Московский авиационный институт. Выпускникам, окончившим среднюю школу на отлично, давали возможность поступать в ВУЗы без экзаменов, поэтому я послал документы и просто ждал вызова на учебу. Летом этого же года через райком комсомола стали подбирать группу кандидатов в авиационные училища. Меня как комсомольца, к тому же занимавшегося в авиационном кружке при заводе и уже летавшего на планерах, вызвали в райком и предложили пройти мандатную и медицинскую комиссии, отбиравших кандидатов в летчики. Обе комиссии я прошел успешно. Правда, когда стоял перед мандатной комиссией (а их было человек семь), они начали между собой обсуждать, что вроде он слабенький, вес у него маловат, но потом решили: ничего, его подкормят, и из него получится хороший летчик. В общем, посчитав, что я вполне подхожу для обучения в летном училище, отправили мои данные в Оренбургское авиационное училище. Я вернулся домой и стал ждать вызова — отдыхал, ходил на речку ловить рыбу, загорать. К осени мне пришел вызов из Московского авиационного института, а из Оренбурга — тишина.

Я поехал в Москву на первый курс МАИ.

Поначалу было очень тяжело: по сравнению с москвичами я был слабак практически по всем предметам. К тому же я был очень плохо одет: весь в заплатах, в сапогах. Я даже стеснялся появляться на людях. Правда, вскоре старший брат выслал мне костюм, а на заработанные разгрузкой вагонов по выходным деньги, я купил себе новую фуражку, ботинки и уже выглядел вполне сносно. Стипендия была очень маленькая, хватало ее только на чай с булочками в институтской столовой. Но к зиме я втянулся и уже учился неплохо. Прошла зима и вдруг меня вызывает к себе проректор: «Молодой человек, а вы ведь были завербованы в Оренбургское авиационное училище. Оттуда пришел вызов. Вы обязаны туда выехать» — «Я не поеду, я хочу учиться». — «Это, наверное, не пройдет. Пока идите». Я ушел, а вызов разорвал и выбросил. Прошел месяц, меня опять вызывают уже в Военный комиссариат на Соколе: «Вы Анкудинов?» — «Да». — «Немедленно выезжайте в Оренбург. Вы зачислены и уже обязаны быть там». Приказ есть приказ — пришлось подчиниться.

Первый год в училище — курс молодого бойца. Командовали нами выпускники казанского пехотного училища, проходившие стажировку. Они с нас три шкуры драли, особенно по строевой подготовке. Первый курс очень сложный: «через день — на ремень», — в основном охрана, принятие присяги, изучение оружия и так далее. Весь год никаких полетов. В тоже время продолжали изучать общеобразовательные предметы: математику, физику, литературу. Для меня это было не сложно, все же я был отличником в школе. А второй курс начали с полетов на У-2, и продолжалась теория, привязанная к авиационным дисциплинам: штурманская подготовка, аэродинамика и физическая подготовка.

В училище я довольно быстро освоился и уже не очень сожалел, что пришлось бросить институт. Жили в казармах. Когда учились на первом курсе, нары были двойные, а на втором — у всех отдельные кровати. Кормили отлично. Ко второму курсу я набрал килограммов 10. Занимался спортом. Особенно у меня хорошо шла гимнастика на снарядах. Форму специально на каждого пошили. Отношение к курсантам в городе было великолепное. У нас были вечерние прогулки перед сном, и мы шли по центральным улицам. Мы шли хорошо одетые, в длинных шинелях, хромовых Ворошиловских сапогах. Загляденье! Народ нам просто аплодировал!

Летная практика у меня шла очень успешно. Самостоятельно на У-2 я вылетел первым и закончил программу одним из первых в группе — инструктор был мной доволен. После У-2 стал летать на Р-5. А надо сказать, что в Оренбурге климат своеобразный: летом жара под 40, а зимой такой же мороз. Мы летали и летом в жару, и зимой в мороз в открытых кабинах, правда, тепло одетые. Даже были кротовые маски, так что не обмораживались. Закончил Р-5 тоже успешно. В конце второго курса нас перевели на самолет Р-6, поскольку курс, на котором я учился, готовил пилотов бомбардировочной авиации. На третьем курсе стали изучать СБ, который у нас называли «Катюша». Это был красивый самолет, обтекаемый, весь металлический. Он был прост в управлении, а главное обладал огромной по тем временам скоростью! Мы разгоняли его до 600 километров в час! На нем было приятно летать. Правда, летали только днем и боевое применение не проходили. В сентябре 1940-го года я сдал успешно и летные и теоретические экзамены. Курс построили, зачитали приказ Тимошенко о присвоении нам офицерских званий и всех распределили по частям, а меня и еще около пятидесяти человек оставили инструкторами в училище. Для меня это был удар, я готов был даже плакать: я хотел в строевую часть, а меня оставили в училище!

Вот так я стал инструктором. Жили мы в Оренбурге на частной квартире. За нами по городу ездил автобус, собирал на занятия. На первом курсе я получал 100 рублей, на втором — 110 и так каждый год по десятке прибавляли, а инструктором уже получал 700 рублей, (бутылка водки стоила около 3х рублей — прим. ред.), не говоря уже об отличном обмундировании и бесплатном питании по норме 8а — шоколад и все, что хочешь. Жили хорошо, этого не отнять.

В 40-41 годах я выпустил три группы по шесть человек на самолете СБ.

22 июня 1941 года я катался на лодке по реке Урал со своей знакомой девушкой. Днем вернулись с реки, лодку сдали на пристани, и пошли с ней в город. Смотрим, стоят люди группами: «Что случилось?» — «Война с немцами». Нельзя сказать, что это сообщение было неожиданным. Слухи о грядущей войне постоянно ходили. В апреле я поехал в отпуск к двоюродному брату, Мельникову Владимиру Васильевичу, в Полоцк, где он был начальником политотдела одной из дивизий. Он меня встретил такими словами: «Чего ты приехал? Скоро будет война. Уезжай отсюда». Летом 1941-го брат попал в окружение, а затем руководил партизанской бригадой, которая так и называлась «Бригада Мельникова».

Во второй половине 41-го пришли в училище штурмовики Ил-2. Мы быстро переучились и вскоре сами стали учить курсантов на этих самолетах. Причем в начале спарок не было. Сами доставали бак, делали сиденье из парашютных лямок, на которое садился инструктор — назывался «полет со страхом». Ведь двойного управления не было. Правда, это было не долго,а и уже в начале 42-го года в училище появились настоящие спарки с двойным управлением.

До середины 43-го года я все учил, выпустив еще три группы по шесть — восемь курсантов. Мы летали без всяких норм с утра и до вечера. В день налетывали по 7-8 часов! Выйдешь из самолета — даже нет сил идти в столовую. Ограничений никаких не было, ни по горючему, ни по налету. Нельзя столько летать. Это же опасно и для инструктора, и для курсантов. Всего я подготовил около сорока летчиков. Учил вполне успешно. Хотя были разные курсанты, я ни одного не отчислил. Конечно, во время войны подготовка уже была более скоротечная: за полгода готовили ребят и отправляли на фронт. В основном отрабатывали взлет, посадку и пилотирование в зоне. Давали два-три полета по маршруту, штурманская подготовка была посредственной. Боевое применение не изучали. После выпуска курсанты попадали в ЗАПы, где им давали боевое применение.

Для курсанта Ил-2 несколько сложен. Особенно на взлете, поскольку винт вращался влево, попытку самолета развернуться вправо нужно было парировать левой ногой, причем не резко. На взлете не только курсанты теряли направление, а даже опытные инструктора ломали самолеты. Взлет должен был быть хорошо оттренирован — надо плавно давать газ и давать упреждение левой ногой. В пилотировании самолет был послушный, достаточно маневренный. На нем даже штопор отрабатывали. Конечно, петли не делал, но остальные фигуры на нем выполняли. Он хорошо вел себя как на пологом, так и на крутом пикировании. Были случаи деформации крыльев от перегрузок, когда на выводе курсант или летчик резко начнет выводить, но чтобы он разваливался — таких случаев не было.

Все инструктора рвались на фронт. Я говорил комэске: «Хочу на фронт!» — «Ваше задание учить курсантов, извольте выполнять». Иногда встречаешь знакомого курсанта, вернувшегося с фронта. Смотришь, а у него уже «боевик» висит. Обидно. Некоторые инструктора уходили в самоволку, чтобы их отправили под трибунал и на фронт. Только в 1943-м году из инструкторов создали группу и направили на пополнение фронтовых частей.

Попрощался с Оренбургом и на Ил-2 улетел на фронт. Под Монино прошли боевое применение, а в конце 1943 года полетели на Ржев. Там за нами прилетел «купец» из 621 ШАП и повел на аэродром Ходатково под Великие Луки. Где аэродром? Никакого аэродрома! Ведущий будто исчез за лесом. Мы за ним — не оторвались — пилотирование у нас было хорошее. Сразу «на газу» сели, а уже бегут техники и оттаскивают самолеты в лес. Аэродром оказался короткой укатанной поляной. С него надо было уметь взлетать и садиться «на газу». Когда садишься, «на газу» держишь самолет, почти парашютируешь, и он уже готов упасть — вот тут только его сажаешь. Мне-то было легко: у меня налет на Ил-2 был больше тысячи часов. Я самолетом владел в совершенстве. У меня недостаток был в штурманской подготовке, а пилотировал я отлично. Подошла девушка дежурная по полку и повела нас в штаб. Приводит в землянку. Летчики лежат на нарах в ожидании боевого вылета, козла забивают, в «очко» режутся, чудные песни поют. На мотив «Серенького козлика»: «Жил-был у бабушки серенький козлик, а-на-на чики-брики гоп-патса, гоп-патса, пур-пур ля-ля. Сардел мой бид-яса-фит-яса, бибимики, кикимики серенький козлик». На фронте можно было много услышать того, что в России, в тылу и не услышишь. Прошли мимо них в небольшую комнату командования полка, где сидели начальник штаба майор Зудин Петр Алексеевич, замполит майор Хохлов Алексей Алексеевич и командир полка майор Поварков Вениамин Всеволодович: «Старший лейтенант Анкудинов прибыл по вашему указанию»! Подал им летную книжку. Побеседовали, расспросили меня о моей подготовке и определили в первую эскадрилью заместителем командира: «Летная подготовка у Вас хорошая, штурманскую подготовку Вы пройдете здесь. Вас натаскает командир эскадрильи. Теперь идите в свою эскадрилью и доложите капитану Василию Трифоновичу Попкову, что прибыли на пополнение».

Конечно, назначение на такую высокую должность не прошло незамеченным. Летчики сначала приглядывались, некоторые завидовали. Я же только из училища, а они боевые летчики! У них уже ордена! Хотя я и был их старше и по возрасту, и по званию, но ситуация была щекотливая. А потом, когда я сделал десяток вылетов, да еще и на разведку стал летать и когда уже группы стал водить, — тут они уже все признали! Уже в середине 1944 года, когда Попков ушел на должность штурмана полка, и я стал командиром эскадрильи. Они боялись меня и по-своему любили. Потому что я был строгим, но и справедливым. В обед или в ужин ни один без меня есть не начнет и рюмки не выпьют. Когда я приду, сяду, тогда они тоже начинают есть. Они очень скромно себя вели. Я их всех ценил — они же гибли.

А в тот первый вечер я пошел искать Попкова. Нашел в деревушке домишко, где он размещался. На нарах набросана солома, в углу железная печка из бочки, сбитый стол, на котором стояла гильза для освещения. Познакомились: «Завтра с тобой слетаю на спарке, покажу район, посмотрю, как ты летаешь. А сейчас пойдем в столовую». В столовой расселись по эскадрильям. В одном ряду наш полк, а в другом полк Василия Сталина. Летчики у него в куртках-канадках, кожа с мехом. Мы одеты похуже. В нашем полку орденов не много, а у них посмотришь — так все герои. Официантка разносит вкуснейший ужин. Я даже несколько добавок попросил. Надо сказать, что на фронте кормили очень вкусно и вдоволь. В тылу-то все время полуголодный ходил. В училище кормили очень плохо. Старались накормить только тех курсантов, кто шел на фронт, а нам давали талоны в столовую, где только жидкий суп на первое, второе и третье. Мы вечно хотели есть. А тут официантки приносят вкуснейшие блюда. Добавка без ограничения. Техников тоже не обижали, хотя у них была другая норма. Не хочу сказать, что давали шоколад — он был только в бортпайке (в кабине стрелка стоял ящичек с НЗ на случай вынужденной посадки), правда, обычно мы его раньше съедали, и ящичек был пустой.

В этот день был боевой вылет, замполит полка разлил по 100 грамм спирта в кружки из консервных банок. Я сижу, ем. Замполит ко мне подошел: «Подставляй кружку» — «Товарищ подполковник, я же не вылетал сегодня». — «Ничего, пей, скоро будешь летать».

На следующий день Попков полетел со мной, остался доволен: «Все отлично». А на другой день взял на боевое задание ведомым. Командир полка повел полк на уничтожение подходящих к линии фронта резервов. Он был очень сильным летчиком. Но летал тогда, когда были действительно сложные задания. Мы гордились им! И комиссар полка Хохлов тоже летал. Так вот, вторую восьмерку составляла наша эскадрилья. Попков мне сказал: «Главное не отрывайся, держись меня: видишь, я пикирую, и ты пикируй, увидишь, у меня бомбы полетели, и ты сбрасывай бомбы, делай все, что делаю я. Никуда не отвлекайся». Ориентироваться на Ил-2 очень сложно. Он слепой, смотришь в форточку. Трудно что-то увидеть, тем более мне надо его держаться. Линию фронта пересекли на 1200-1300. Вижу, появились шапки, начали метаться, ну и я со всеми. Он стал плавно терять высоту и выходить на цель. Пришли на цель, пикируем градусов под пятьдесят. Смотрю — у него бомбы пошли. Я за «сидор» дернул, тоже сбросил. Новый заход. Я держусь за комэском. Встали в круг и стали штурмовать сначала РСами. Тут уже пикировали положе, градусов под тридцать. В следующем заходе из пушек обстреляли войска, а на выводе стрелок из крупнокалиберного пулемета их пошерстил. Потом собрали нас на змейке и пошли домой. В этом вылете полк потерял два самолета, а я привез несколько дырок — ерунда. Важно, чтобы двигатель и управление были целы, а остальное золотые руки техников залатают. После второго вылета комэск подошел: «Вы как, Анкудинов»? — «Товарищ капитан, я ничего не понял». — «Не волнуйся так и должно быть, пройдет 5-6 вылетов, все поймешь. Ты делал все правильно, не потерял ни меня, ни группу, все пойдет хорошо. А ориентироваться я тебя научу». Вылет за вылетом я стал лучше летать и ориентироваться. Потом он меня стал на разведку с собой брать и ставить ведущим пары. Примерно вылетов тридцать мы с ним сделали. После этого стал группы водить. Забегая вперед, скажу, что я стал одним из лучших разведчиков в корпусе. Командир корпуса генерал Гарлашников на совещании приводил меня в пример. Как выполнялись полеты на разведку? Обычно ходила пара с прикрытием. Давали район не далее тридцати — пятидесяти километров от линии фронта. На бреющем переходили линию фронта, а затем поднимались, но особенно вверх не залезали.

Вот в марте 45-го года полетели мы с Лешей Дугаевым на разведку. Высота облачности 400-600. Прикрывала нас четверка «маленьких». Примерно в двадцати километрах за линией фронта мы случайно напоролись на немецкий аэродром, с которого нам на перехват поднялось 8 Мессершмиттов. Четверка завязала бой с истребителями прикрытия, которые нас тут же потеряли, а две пары накинулись на нас. Мы ножницами на бреющем идем домой. Мне важно было до линии фронта дойти. А там я уже не боялся сесть на свою территорию. Они грамотные — не заходят ни спереди, ни сзади, а только с боков. Долбят и долбят. Лешу сбили. Мне стрелок говорит: Командир, Лешу сбили». Я посмотрел, он прямо вот так в землю ткнулся и взорвался. Одного мессера я завалил — он стал разворачиваться передо мной. Довели они меня до линии фронта и бросили. Я пришел — весь самолет избитый, еле посадил на брюхо. Вот так я потерял своего любимого товарища. Лешу Дугаева. Почему в облака не ушли? Мы не были подготовлены лететь парой в отсутствии видимости.

Были различные вылеты. Водил успешно и эскадрилью, и полк. Каждый вылет был сопряжен и с риском, и с опасностью. Когда прилетали домой, то шлемофон был мокрым, хоть выжимай. Насколько сильное было нервное напряжение, что в уголках губ выступала соль. Боялся ли я? Конечно, боялся, но мог эту боязнь преодолевать. Не может человек не бояться, когда идет на море огня, когда на твоих глазах гибнут товарищи. Но мне везло: ни разу не ранило. Были ранения у стрелка, но мертвыми я их не привозил, хотя такие случаи в полку были. Побитые самолеты были в каждом вылете. Иногда получали такие большие пробоины в плоскостях, что земля просматривалась. Но самолет очень живучий, приходили, вот только щитки старались не выпускать. Если щитки выпустишь, а один не выйдет, то самолет перевернется. Был у нас Одинцов — отличный летчик. В одном вылете его самолету крепко досталось, и мы по пути домой его предупреждали, что бы был осторожен при выпуске щитков. Он стал выпускать, а у него один щиток не вышел, бочку сделал, в землю врезался и погиб. Эскадрилья П.Е. Анкудинова.

Меня самого два раза сбивали. В январе 1945 года я повел эскадрилью на штурмовку танковой колонны недалеко за линией фронта. Зенитного огня почти не было, но, видимо, я слишком снизился, и на выходе из пикирования мне влепили болванку в двигатель. Вода сразу вытекла, и мне пришлось выключить двигатель, иначе мог начаться пожар. Перед тем я только успел горку сделать, чтобы высоту набрать. Ребятам сказал, чтобы шли домой, а сам стал тянуть самолет на нашу территорию. Ветер был западный, что, безусловно, помогло, и, когда высоты оставалось несколько метров, я проскочил над цепью немецкой пехоты, распластавшейся на земле. В последний момент уперся ногами в приборную доску, чтобы не разбить голову. Плюхнулся на живот в метрах 80 от немцев и меня потащило на подбитый немецкий танк. Слава Богу, самолет остановился метрах в восьми от него. Выскочили со стрелком и «катом» — не поползли, а покатились в сторону своих. А немцы открыли огонь по самолету и бегут к нему, но нас уже и след простыл. Попали мы в окопы какой-то танковой бригады. Нам сразу спирта налили, а мне подарили «Парабеллум» и маленький пистолет «Вальтер». Накормили нас хорошо, напоили, но машину не дали: «К себе добирайтесь, как сможете». Мы добрались почти сутки. А потом я снова летал.

Конечно, из произошедшего я сделал для себя некоторые выводы. Все-таки надо быть более осторожным, бдительным. Страха у меня не возникло и следующий после сбития вылет по ощущениям ничем не отличался от предыдущих: коленки не ходили и руки не дрожали. Я всегда старался сделать больше вылетов: хотелось мстить и за товарищей и за поруганную Родину. Старался воевать так, чтобы наносить наибольший урон в каждом вылете. Поэтому и сделал 105 вылетов. Представляли «Героя», а дали Орден Александра Невского.

Второй раз сбили уже под конец войны 8-го мая. Немцы колоннами шли через Судецкие горы, отступая в сторону Праги, чтобы сдаться американцам. Причем по одной долине двигались немецкие, а по другой параллельно им наши войска. Я зашел на одну из колонн, и мне засадили в двигатель. Стал садиться вдоль леса, что покрывал горы. А что такое посадка на лес? Все отлетело! Остались только двигатель с загнутым тюльпаном винтом и наша со стрелком кабина. Удар был резким. Я-то ногами уперся в приборную доску, а стрелок ушибся головой. А немцы были всего метрах в 150-ти ниже нас. Мы выскочили. Стрелок говорит: «Подожди, командир, немцы бегут. Я сейчас из пулемета по ним пройдусь». Он залез в кабину и открыл по ним огонь. Немцы залегли, а мы под шумок побежали вверх. Они отступали, им было не до преследования. Мы поднялись на вершину, смотрим, а по долине наши войска идут. Спустились к ним, ну а в полк попали на следующий день. Пока добирался домой, везде встречал пехотинцев, шуровавших по магазинам. Я зашел в универмаг, думаю, может быть, чего-нибудь и мне тоже взять. Ничего не нашел. Только носки взял.

Приехали домой, а товарищи нас уже похоронили. Командир полка говорит: «Все, отлетался. Больше я тебя не пущу». И не пустил, хотя моя эскадрилья 9-го еще выполняла боевые вылеты, еще гибли товарищи. В этот день погиб летчик Мохов из моей эскадрильи.

— У вас в полку были самолеты, вооруженные 37-миллиметровыми пушками НС-37?

— Были. Я на таком самолете вылетов, наверное, тридцать сделал. Мы эти 37-миллиметровые пушки называли «Ду-Ду». Ой, хорошая пушка, мощная! Когда огонь открываешь, ощущение, что самолет останавливается — такая сильная отдача. Из нее хорошо было по танкам стрелять. Но на самолетах с «Ду-Ду» летали только подготовленные летчики. Нужно быть готовым к тому, что самолет будет уводить назад, пытаться остановиться. К тому же огонь следовало вести очередями: выпустил 10 снарядов, подожди. В полку было не больше одной трети самолетов с этой пушкой, а остальные с ВЯ-23.

— Фотоконтроль у вас был?

— Обязательно. В каждом вылете два человека снимают цель до ее обработки и после. И если фотоконтроль не подтверждает удар по цели, то нам могут не засчитать боевой вылет. В эскадрильи было два фотографа, а когда полк шел, то самолетов восемь с фотоаппаратами вылетало. Фотографировать не просто — летчиков подбирали и обучали ведению фотоконтроля. Они рискуют, ведь чтобы снимок был хорошим, надо выдержать высоту, скорость, курс, а в это время бьют зенитки.

— Как прицеливались для бомбометания?

— При подходе засекали ориентир в стороне от цели. На капоте были дугообразные полосы и, когда нос самолета закрывал цель, а ориентир оказывался в створе дуг, производили сброс бомб. Фугасные бомбы бросали с горизонтального полета примерно с 900-1000 метров, а ПТАБы с пикирования на 50-100 метров.

— Пикировали под сколько градусов?

— В зависимости от цели, от тридцати до пятидесяти. Если цель точечная, например батарея противника, на нее и стараешься пикировать покруче. А если колонна противника, то тогда угол поменьше, чтобы можно было по голове, по хвосту ударить.

— Выполнял ли Ваш полк задачи по корректировке артиллерийского огня?

— Нам такую задачу не ставили. Были полки разведчиков и корректировщиков, которые занимались этими вопросами.

— На свободную охоту летали?

— Я на свободную охоту не летал, даже не встречал случая, чтобы штурмовикам ставили такую задачу.

— Говорят, что штурмовики не любили глубоко ходить за линию фронта. Это так?

— Все зависит от задачи. Ходили за 30-60, а иногда и за 100 км. Горючего у Ил-2 хватало только на 2,5 часа, а ведь у ведомых расход топлива больше. Любили или не любили — это не вопрос. Все направлено на выполнение поставленной задачи.

— Как происходило узнавание своих войск?

— Главное, тщательно подготовиться на земле. Изучить цели, проложить маршрут, подготовить экипажи. Этим занимается командир полка и командир эскадрильи, которому поставлена задача. Линию фронта определить достаточно просто, хотя я никогда не видел, что бы наши войска выкладывали полотнища. Иногда они использовали ракетницы для целеуказания. При подлете к линии фронта связываешься с наземными станциями, где всегда имеются представители воздушной армии: «Я лиса, иду на работу, цель 85. Подтвердите». Они подтверждают или переориентируют меня на новую цель. Так же от них я получаю сообщения о воздушной обстановке. У меня, например, не было случая, чтобы я ударил по своим или не выполнил задачу.

— Радиостанции были?

— Все самолеты были оснащены и приемниками, и передатчиками, претензий по работе которых у меня нет. Их тщательно проверяла служба связи полка.

— Прикрытие всегда было?

— Да. Обязательно. Но не всегда прикрывали разведчиков, особенно когда низкая облачность. Были случаи, когда я ходил без прикрытия. Но в основном всегда прикрытие выделялось.

— Случаи трусости были?

— Открытой трусости не было. Был у меня летчик Михаил Сысин. Мне летчики сказали, что от цели он отходит раньше, а когда я собираю группу, подстраивается и приходит с нами. Сам я этого не видел — я же ведущий. Я с ним побеседовал. Он говорит: «Очень страшно. Долго не выдерживаю работы над целью и выхожу». Ну, я ему сказал, что бы он прекратил так делать, и после этого он летал нормально. Но в последствии его сбили и он погиб.

— Можно было себе назначить больше полетов? Или наоборот. Сказать, что сегодня я плохо себя чувствую и не полечу.

— Отказаться от вылета? Только по болезни, но такое случалось очень редко.

— Особисты у вас были в полку? Как у вас с ними складывались отношения?

— Нормально. Он пытался меня вербовать в информаторы, чтобы я ему подробнее рассказывал о своей эскадрилье. Ведь эскадрилья это не только летчики, но и техники, оружейники, мотористы и так далее. Я отказался, сказав, что работаю сам вместе с заместителем по политчасти.

— У вас в полку были летчики, которые летали с 1941-го года?

— Наш полк начал воевать в 1941 году на Калининском фронте на Р-5-х и почти полностью погиб. Осталось один или два человека, да и те уехали, кто в Академию, кто еще куда-то. Когда я пришел в полк, таких летчиков, которые с 1941-го года воевали, не было. После переформировки 621 ШАП воевал под Сталинградом. Эти летчики тоже почти все погибли, причем некоторые уже когда я летал. К 1945 году полк подошел составом, участвовавшим в операции «Багратион». За время войны полк потерял 105 человек летного состава.

— В чем летали?

— Одеты были не особо хорошо. Зимой в меховых комбинезонах или теплых штанах и меховых куртках, летом в куртках, сапогах и бриджах. Шлемофоны или летние, или меховые зимние. Некоторые даже в шинелях летали.

— Стрелки женщины были?

— Летчиц или стрелков женщин в нашем полку не было. В эскадрилье у меня было 8 девушек, а в полку их в общей сложности человек 30 было. Многие из них просились стрелками летать, но им отказывали. Девушки не летали.

— Как проходил отдых?

— К нам часто приезжали агитбригады. Как непогода или пауза при подготовке к операции — они к нам. Они нас хорошо веселили: и пение, и гармошка, и фольклор, и стихи. Своя самодеятельность тоже была. В столовой в свободное время, особенно вечером, когда война для нас закончилась (ночь мы не летали), выпьем, песни споем. Иногда бывали концерты самодеятельности в клубах, которые мы устраивали из подходящих помещений. Были танцы, на которые приезжали девушки из корпуса, из других дивизий.

9-го мая 1945 года полк сделал последний боевой вылет, и тут объявили, что война окончена. Мы стреляли, выпивали, обнимались. Так продолжалось дня два — стояла анархия, никто нами не управлял. Ну, а потом началась служба мирного времени…

Интервью: Артем Драбкин
Лит. обработка: Артем Драбкин

Источник: «Я помню» www.iremeber.ru