Если уцелеем, изменю жизнь

Мария Васильевна Машкова

Машкова Мария Васильевна родилась в семье торговца. Жена В. А. Марина С 1917 по 1927 обучалась в Тамбове в школе 2-й ступени. Переехала в Ленинград и поступила в ЛГУ. Одновременно с учебой работала от студенческой артели на хлебозаводе, чистильщицей станков на ткацкой фабрике. Окончила филологический факультет университета по славянскому циклу с библиографическим уклоном. В 1930-32 гг. заведовала абонементом в библиотеке Московско-Нарвского дома культуры, в 1932-33 гг. — передвижной базой в библиотеке завода «Красный путиловец». В 1933-34 гг. — инструктор библиотечного фонда Союза МТС и совхозов. Одновременно в 1932 г. поступила в Библиотечный учебный комбинат при Ком. полит.-просвет. институте им. Н. К. Крупской, который окончила в 1935 г. В 1934-37 гг. заведовала библиотечным фондом в Союзе строителей тяжелой промышленности, с 1937 по 1940 заведовала библиотекой в 4-й школе Приморского района. С 1932 г. вела преподавательскую работу на курсах и семинарах библиотечных работников, читала лекции по организации библиотечного дела и «Основы библиографии» (вводный курс) на курсах.

В 1939 поступила в аспирантуру Публичной Библиотеки по специальности «история русской библиографии» (науч. руководитель П. Н. Берков). Первоначальные темы — «Критико-биографический словарь в России», «С.А. Венгеров как библиограф».

С начала Великой Отечественной войны занималась эвакуацией фондов, переноской фондов в подвалы, принимала участие в оборонных работах. В 1942-43 гг. читала лекции на курсах и семинарах библиотекарей военно-морских библиотек, краткосрочных курсах повышения квалификации библиотечных работников парткабинетов и райкомов партии. В период войны занималась спасением ценнейших книжных и рукописных собраний в опустевших квартирах, разбитых домах. Во время блокады вела дневник, использованный впоследствии А. Адамовичем и Д. Граниным при создании «Блокадной книги» (М., 1982).

В 1946 защитила кандидатскую диссертацию «Проблема репертуара книги в русской библиографии», с 1946 г. работала в должности главного библиотекаря.

С 1949 г. подвергалась необоснованной травле, завершившейся увольнением из библиотеки 5 марта 1951. Ей вменялся в вину «аполитичный подход к работе, выразившийся в сплошном описании материала, включенного в алфавитный каталог русских книг» и сокрытие судьбы двух братьев, участвовавших в эсеровском восстании в Тамбове и расстрелянных летом 1918 г.

До 1954 г. работала в Василеостровской районной библиотеке им. Л. Н. Толстого. 30 апреля 1954 г. восстановлена в Публичную Библиотеку на должность главного библиотекаря отдела каталогизации. В декабре 1954 г. переведена в отдел печатных библиографических работ, где вела работу по редакции серии «Библиография русской библиографии» и др. работ.

Награждена медалями «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» и рядом юбилейных медалей, значком Министерства культуры СССР «За отличную работу». Ее имя занесено в «Книгу Почета» Публичной Библиотеки.

Мария Васильевна Машкова

М. В. Машкова — П. В. [Машковой][1]

13/VIII 1941 г.

Добрый день, моя любимая!

Каждый день приносит столько новостей и изменений, что, кажется, с начала войны прошла целая вечность. Сейчас значительная часть города опять мучительно обдумывает вновь эвакуацию детей. Предложено в обя­зательном порядке выехать в указанном направлении, я пока слышу твер­до об Омской области. Ко мне эвакуация подберется через несколько дней, думать и решать нечего, но, несмотря на бесполезность размышлений, ду­маю очень много. Всех беспокоит одно и то же: 1) ехать с грошами так дале­ко, 2) неопределенность вопроса с работой, с жильем, 3) приехать осенью по сути раздетыми и разутыми, в слякоть, дождь, без денег, крова, дров и т. д., 4) как довезти без пищи, на дорогой сухомятке таких крошек по такому пути, который может затянуться на месяц — два, 5) и чем там кормить.

И так ли все это нужно делать? С эвакуацией творится что-то неладное, в отдельных случаях безобразное, поднять сейчас матерей на вторую эва­куацию довольно сложно, очень прочно вросло недоверие. Многие упря­мо упираются, отказываются ехать и ждут применения административ­ных мер.

В этом содоме я решила поступать по формуле: чему быть, того не ми­новать. Предложат выехать — выеду. Остаться — еще лучше. Не вынесут ребята[2] — на роду написано. Выживут — еще лучше.

К бомбам абсолютно равнодушна, предпочитаю остаться в Ленингра­де.

Вчера получила твое письмо и горько недоумеваю. Решетникова[3] гово­рила мне о рае и безмятежном существовании, вопрос с питанием и про­чими благами, по словам Шуры, куда лучше, чем в Ленинграде, поэтому я послала деньги, потому что в Лен<ингра>де скудные карточки и коммерче­ская роскошь, и целесообразнее было деньгами послать. Но то, что ты пи­шешь, меня пугает, прежде всего, за тебя. После рассказов Щуры я хотела с ребятами пробраться к тебе, но после твоего письма я оторопела. Так кто же из Вас прав? Или, быть может, она смотрит на существование глазами одинокого человека, и ей все кажется легче, чем в действительности? И после этого двойственного изображения я вдруг испугалась за судьбу 700 р., посланных с Шурой. От тебя я указаний не получала, ее один раз в жизни видела. Неужели я промахнулась? Умоляю, напиши! И не будь свиньей, пиши ради всего тебе дорогого. Я киплю от злости на твое молчание, я его рассматриваю как предательство. Если бы ты писала, я, быть может, давно бы была у тебя с ребятами. Страшно быть такой одинокой. Ни ты, ни Все­волод[4] никак не отзываются. Ну и черт с Вами, уеду в Сибирь и замолчу на годы.

Всего доброго, Маруся.

Выяснила судьбу 539 р. 20, переведенных тебе в Горки?

М. В. Машкова — [Ал. Влад.][5]

16/VIII. 1941 г.

Я не писала тебе семь лет, и ты, наверное, махнула рукой и поставила крест.

Оправдываться я не буду, бесполезно. Молчала потому, что помочь бы­ла бессильна и жила довольно горько. Сейчас события совершенно меня­ют жизнь, должна в ближайшие дни оставить Ленинград и ехать куда-ли­бо до окончания войны. Мне все равно, куда ехать, везде одинаково: надо искать крова и работы. Скорее всего, уеду в Омскую область или в Сред­нюю Азию. Уж если ехать, так ехать дальше. Как ты живешь? Вероятно, плохо? Ты, быть может, успеешь прислать до моего отъезда письмо, меня задерживает Вадик, он внезапно заболел, но кажется, ненадолго. Во всяком случае, мне из Ленинграда всегда пришлют письмо, куда бы я ни уехала.

Полина год жила в Ленинграде, в настоящее время работает недалеко от Ленинграда в геологической партии. Сейчас за нее беспокоюсь и ничего о ней не знаю. Вячеслав[6] в армии в Западной Украине, пока жив, его [се­мья] в Кузнецке. Нину Простоквашину[7] опять потеряла и очень тоскую о ней. Может быть, она в Тамбове, напиши мне, пожалуйста.

Написать следовало бы много, но последнее время заслонила все вой­на, о ней только можно думать и писать. Война ворвалась в каждую семью и изменила жизнь всех. У меня печальные мысли о будущем, многих близ­ких не увидишь около себя, и очень больно за детей. Жалко Вадика, но ему все-таки скоро десять лет, а вряд ли выдержит чудесная дочка (3 лет) люби­мица отца и всей семьи. Привезу ли я их из этого рискованного путешест­вия целыми. Что будет, то будет. Крепко целую. По отношению к тебе я очень виновата. Это мне трудно простить и нельзя оправдать. И все-таки я прошу: прости меня за всё огорчение и молчание, быть может, и пишу-то я в последний раз.

Маруся.

M. В. Машкова — С. М. Машбиц [8]

9/Х 1941 г.

Добрый день, родная!

Твое письмо, адресованное Всеволоду, поступило в мои руки. Тебя это, наверное, крайне удивит. Мы отсутствовали всего 18 дней, благополучно вернулись живые, здоровые, но возмущенные нелепой поездкой.[9] Скоро возможности уехать сошли на нет, да я, особенно и не упорствовала в этом направлении. Сейчас многие очень бы охотно покинули Ленинград, но я особого желания не имею. Слов нет, жить трудно, но мы все живем надеж­дой на лучшее впереди. Тебе трудно представить жизнь Ленинграда в по­следние месяцы, у нас впечатления богатые, есть о чем вспомнить. В неда­леком будущем мы, надеюсь, соберемся, радостно отметим окончание войны, проклянем раздавленный фашизм и вновь услышим смех своих де­тей. А пока, конечно, трудно, усложняют жизнь осунувшиеся мордашки ребят, осенний холод и мокрые стены бомбоубежища. Я абсолютно спо­койна, и мой мрачный характер оказался в трудных условиях не таким мрачным. Дети реагируют на события великолепно, они спокойны, полны решимости бить немцев до конца, никогда не теряются, и даже в мое от­сутствие по сигналу моментально одеваются и уходят в соответствующее место. Я стараюсь сохранить им нормальную детскую жизнь и не дергать им нервы. Всеволод в армии, вот-вот уйдет на фронт, Юрий (брат его) тоже в армии. Всеволода изредка вижу, он все такой же оптимист, бодр, ве­сел, я хожу к нему за бодростью, когда особенно устаю и теряю силы. По­лина находится, вероятно, на пути к Северному Уралу, я ее след неожидан­но потеряла. Надежда Верховская выехала неизвестно куда. Молчано­вы[10] здесь, работают много, мы их редко видим, т. к. связь с ними довольно затруднительна.

В сентябре я приступила к занятиям, но занимаюсь край­не плохо, объяснений к тому много. Некоторые из них: ушел недавно мой руководитель, отсутствует архив, много отнимают время занятия, ранее не предусмотренные. Боюсь, что для аспирантуры год пропал. Занятия у Ва­дика начнутся 15 октября, а может быть, позже. Бедные ребята, лето у них пропало и предстоит тяжелая зима. А осень стоит небывалая в Ленингра­де, дни яркие, солнечные, ночи лунные, звездные. Над головой не обычное прокисшее небо, а ярко голубое, сады зелень сменили на ярко-красную и ярко-желтую листву. Все это было бы великолепно в другое время, а в на­стоящее время вся эта красота не к месту. Надо сказать, что Ленинград в этот год особенно красив, настолько красив, что никто не допускает мысли, чтобы улицы Ленинграда топтала какая-то фашистская сволочь. Этого не должно быть и не будет. Ну, будь здорова, я за тебя очень рада, то, что Вы сыты и здоровы — это великолепно, это нас утешает. У меня уверенность, что мы останемся живы, а это самое главное. Два наших аспиранта без кро­ва, но переносят это обстоятельство спокойно, жизнь ведь ценнее. Привет Вадику. Пусть он напишет своему приятелю. Крепко целую. Маруся.

М. В. Машкова — С. М. Машбиц

5/XI [1941]

Пишу с большими перерывами. Жизнь очень сложна, и нет надежды, что ты своевременно получишь письмо. Положение с каждым днем становится напряженнее, я все-таки уверена, что выдержим. Иногда бывает тя­жело, помогает привычка к лишениям и терпение. Согревает даже ни­чтожная радость детей, когда они что-то едят, я этим уже сыта, когда суп на чем-то согрет, это тоже приносит удовлетворение.

Я стараюсь отре­шиться от быта, но научная работа не клеится, преследуют вопроситель­ные взгляды ребят. По вечерам я рассказываю детям сказки на продовольственные темы, они очень увлекаются, но мне очень грустно. Галька просит положить в праздничный пакет хлеб с маслом и много-много буханок хлеба. Но дети не так уже обижены, они на преимущественном положении, труднее матерям; они питаются улыбками детей и прочими нематериальными вещами. Недавно заходил Коля, далекий и чужой, разговор протекал слабо, вяло. Я была поражена его видом, он заметно опух — ре­зультат дикого самопожертвования, он действует как нежная мать по от­ношению к Ольге.

Мне думается, я многому научилась за этот период, и, пожалуй, значительно изменю жизнь, если уцелеем. Мы многое не умели ценить, мы коверкали свою личную жизнь и во многом ее обезобразили. Теперь, когда у ребят покалечено детство, и они мечтают о дворцах не из шоколада, а из хлеба, вот теперь я увидела, как мало радости я им давала в нормальное довоенное время, как мало смеха и радости было в семье, как сурово и угрюмо мы жили. Мне хочется вздохнуть и разрушить семью, разрушить и заново ее построить.

Диссертацию в срок не приготовлю, и это меня удручает. Для работы время ушло непроизводительно, язык затормозился, словом, меня бесит, что я даром получаю государственные деньги, пытаюсь наладить занятия, и они все же протекают слабо. Когда я сбивала ящики, грузила песок или рыла землю, сознание вины проходило, но когда я сажусь за стол, я с ужа­сом ощущаю, как много времени ушло бесполезно. Встает вопрос о новом руководителе, предлагают кандидатуру Балухатого[11], меня страшит, что новый руководитель возмутится малыми результатами проделанной ра­боты. От аспирантов осталось 3 ч<еловека>, остальные ушли в армию, бы­ло свыше двадцати. Я тоже хотела бы уйти на фронт, если бы О. Ф.[12] заикнулась только, что она не оставит детей. Взять заботу о детях в наших условиях трудно и не по плечу, и не по духу это Ольге Федоровне. Тоскую очень о Полине и о всех друзьях, где может скитаться Полина, не представляю. Очень рада за тебя, это было сделано умно, многие тебе завидуют. Получаешь ли ты письма от родных и друзей и в частности от Катюши[13]. В Москве ли она? Очень бы хотелось видеть всех близких.

Кажется, вечность прошла, а не четыре месяца. Но все имеет конец, кончится и это богатое впечатлениями, страшное время, которое, кажется, не забыть. Я спокойна, но вижу, что все живут как в бреду, надеясь очнуться, отряхнуть, забыть все это всенародное горе. Крепко-крепко целую. Соня, если меня в живых не будет, не забывай моих детей. Я их завещаю Полине. Только Полине, от­нюдь не Мариным, и ты это в свое время вспомни. Крепко-крепко целую.

[1] По-видимому, письмо обращено к Полине Васильевне Мошковой, сестре М.В. Машковой.

[2] Дети М. В. Машковой и В. А. Марина: Галина (Гуля, Гутя, Гутик) и Вадим (Ва­дик).

[3] Решетникова Шура — неустановленное лицо.

[4] Марин Всеволод Александрович

[5] Ал. Влад.— по-видимому, письмо адресовано мачехе М. В. Машковой — Алек­сандре Владимировне.

[6] Мошков Вячеслав Васильевич

[7] Нина Простоквашинa — тамбовская знакомая М. В. Машковой.

[8] Машбиц София Марковна

[9] По-видимому, речь идет о следующем эпизоде: «Все попытки эвакуировать де­тей сотрудников Библиотеки из города не удались. Организация комнаты для детей сотрудников, которых родители брали на работу из-за невозможности оставить до­ма, не увенчалась успехом. Оперативно организованный детский дом (45 детей и 12 сопровождающих) возглавила М.В. Машкова. Выехав 3 июля и прибыв на станцию Малая Вишера, которая в это время подвергалась сплошной бомбежке, люди выну­ждены были вернуться в Ленинград».

[10] Речь идет о Николае Степановиче Молчанове и Ольге Федоровне Берггольц

[11] Балухатый Сергей Дмитриевич (1893 — 1945) — литературовед, библиограф.

[12] Ольга Федоровна — Марина Ольга Федоровна

[13] Катюша   —   Балашова   Екатерина   Васильевна   (? — 1994/1995?)   —   подруга М. В. Машковой. В 1941 г. жила в Москве.

Источник: Публичная библиотека в годы войны 1941-1945 гг. — СПб., 2005. С. 112-116.