Два дня войны показались вечностью

До февраля 1944 года я участвовал в боях на разных направлениях, гвардию бросали на прорыв самых трудных участков. Когда было нас совсем мало, собирали престарелых обозников, сапожников и прочих писарей. Бросали в атаки. А далее, как в той песне: « Нас оставалось только трое из восемнадцати ребят..». Тогда нас выводили на формирование и снова в бой, и снова «нас оставалось только трое из восемнадцати ребят». И среди этих троих был я. Такова уж судьба. Я не стал описывать эти бои, эти формирования, костры и вши. Казалось, что это целая вечность, и, чтобы было более понятно, опишу более подробно из этой вечности всего два дня войны, с 12 по 14 февраля 1944 года, как продолжение этой вечности.

Много или мало два дня войны? Ответ понятен. Но для меня с 12 по 14 февраля 1944 года показались почти вечностью, и не потому, что они были самыми трудными. Они были обыкновенными днями войны, во всяком случае, для меня. И даже чуть-чуть легче, ведь с 1944 года наметился перелом в Отечественной войне – это было начало наших постоянных побед. Замечу, что не отдельных сражений, а побед. Немец дрогнул, не тот стал немец, хотя сражался даже более ожесточенно. Произошел внутренний надлом. Как говорили нам, моральный дух стал не тот в результате ряда крупных поражений. Пленный немец не стал гордым и надменным, он стал говорить, что Гитлеру капут, они обзавелись семейными фотографиями, показывали своих детей, просили о пощаде и т.д. Я не хочу исследовать эту область на этом отрезке войны, там стреляют и убивают, там свои трудности, и, я бы сказал, своя жизненная школа науки.

Итак, раннее утро 12 февраля 1944 года, и мы, гвардейцы прорывного 30 гвардейского стрелкового корпуса, на исходных позициях для наступления перед сильно укрепленным оборонительным районом, с хорошо продуманной огневой связью. В этом надо отдать должное немцам. Но по концентрации войск и по действиям медсанбатов я понял, что это опять будут, так сказать, бои местного значения, а не широкомасштабная наступательная операция. Но перед нами, как полагается, поставлена ближайшая задача и на перспективу с далеко идущими планами.

Наше наступление для немцев было неожиданным. Хотя они и укрепили этот район, но, видимо, считали что здесь не должны развиваться основные боевые действия. Хотя, как показала практика, нелогичность и нецелесообразность многих, даже крупных военных операций, приносили нам успех побед, ставя в изумление и растерянность немецких военачальников.

Внезапность нападения очень часто, особенно в начале, приносит успех, но не для всех. Мы медленно, с потерями, но продвигались. Особенно повезло нашему батальону. А вот соседи, наши однополчане, встретили более организованный отпор, и, несмотря на упорство и не считаясь с потерями, все же притормозили свое наступление и намного отстали от нас. Прорвал линию одним батальоном на участке менее километра дальше, но в наш прорыв никто не устремился, никто не попытался его расширить, хотя по командованию командир батальона доложил о нашем прорыве.

Возможно, растерявшиеся немцы пришли в себя и сомкнули свою оборону, ведь наши командиры не воспользовались нашим прорывом, не поддержали нас, не расширили прорыв. А мы тем временем продвинулись узким клином на 11 км., захватив три деревни, оставив в каждой из них по роте и превратив их как бы в опорные пункты. Но это не были опорные пункты, так как мы не имели артподдержки, и даже стрелковое оружие не прикрывало друг друга и не имело взаимосвязи. Как командир пулеметной роты, я считал, что должен находиться на решающем и трудном участке – в передовой деревне, хотя прекрасно понимал, что все три – передовые, которые могут быть окружены, а защитники могут быть все уничтожены, и лишь тяжело раненых могут взять в плен. Как дальше действовать? Нужна связь с командованием. Ведь мы прорвались, немецкое командование, возможно, не знает о нашем прорыве. Немцы, допустившие прорыв, видимо, восстановили оборону и вряд ли пожелают докладывать о случившемся и нести ответственность, кто знает, где и как прошли русские через линию обороны, каждый будет отрицать. И судя по тому, что на нас не брошены войска и командование не принимает мер соответствующих, мои предположения правильные..

Выставленные за деревню посты-дозоры внимательно следят за противником, каждый солдат понимает всю опасность положения. Это не обычный будет бой, где ранение считалось за счастье, позволяло уйти в тыл на лечение и продлевало жизнь. Тем самым, здесь ранение подобно смерти. Только дисциплина и слаженность давали шанс на успех. И вот один из постов дозора докладывает, что по дороге в деревню движется большой конный обоз с охраной. Охрана ведет себя спокойно, не подозревая о нашем присутствии. Спрашивается, что делать?

— Пропустить обоз в деревню, не выдавая своего присутствия, усилить наблюдение, докладывать.

Всем находящимся в деревне приготовиться к бою, к бесшумному захвату обоза, всем укрыться, чтобы немец ничего не заметил, иначе будут плохие последствия. Захват обоза по команде. Приготовиться!

Значит предположения подтверждаются, что о нашем присутствии немецкому командованию ничего не известно, иначе был бы другой обоз. К сожалению, дорога шла не по центру деревни и окружить обоз с двух сторон не предоставлялось возможным. Дело усложнялось тем, что слева от дороги проходил овраг, был глубокий снег, и, если делать засаду в овраге, то можно наследить, а немцы народ внимательный и сообразительный. Решили не следить, навалимся, никто не должен уйти.

И вот обоз въехал в деревню. По команде все ринулись к обозу с возгласами «хенде-хох!». Для немцев полнейшая неожиданность. Руки мгновенно все подняли. Это как-то расслабило: дело сделано и мы направились к обозу. И в это время один из обозников без оружия решил попытать своё счастье. Спрыгнул с повозки и бросился к оврагу. В группе захвата было 20 человек, у каждого оружие было на взводе, и, естественно, реакция у всех была одна: каждый открыл огонь из автомата. До оврага было метров пять-шесть. Мгновение, и убегающий скрылся в овраге. Это было легко сделать, две-три секунды для этого требовалось, столько же надо было времени, чтобы открыть огонь. А дальше надо по снегу преодолеть ширину оврага – метров тридцать, взобраться по крутому склону оврага, и, если до этого не убьют, попытаться уйти. Шансов уйти почти нет, ибо кинулись к оврагу и открыли огонь из автоматов. Обозники не сделали попыток вступить в бой, воспользоваться ситуацией. Их тоже этот поступок так удивил, что они не только не воспользовались им, а начали наблюдать, чем это кончится. И вот беглец стал карабкаться по заснеженному склону оврага.  Сотни пуль разрезали снег около него. Произошло, казалось бы, невозможное, может быть, ранило, но он ушёл. Это можно назвать счастливой случайностью для убегающего. Но мы теперь уже раскрыты. С этого момента обстановка резко осложнилась. Конечно, сейчас или чуть позже все равно должны быть раскрыты, и нам предстоял неравный бой, а раненым исключалась возможность попасть в госпиталь. Только может быть единицам, по законам так же считалось счастливой случайностью. Я понимал, да и другие тоже, что теперь предстоит бой на опережение за выход к своим, надежда на внезапность нападения. Но прежде надо попытаться связаться с командованием, какие у них планы в отношении нас и получить приказ. Правда, при отсутствии связи мы могли действовать самостоятельно. Но при наличии связи мы могли принести больше пользы и внести больший вклад в успех победы, может быть при больших жертвах. Но о жертвах, я полагаю, никто не думал, в нашем положении мы почти обречены, поэтому хотелось сделать как можно больше.

Радист все же сумел выйти на связь с командованием. В этой ситуации решение командования можно было предположить. Голос прохрипел в не очень исправной батальонной радиостанции.

— Прорывайтесь к нам. Постарайтесь как можно больше шума и паники наделать немцам. Обеспечьте на вашем участке прорыв полка, для общей победы себя не жалеть!

Задача предельно ясна: обеспечить успех, себя не жалеть для общей победы. Говоря языком шахмат, мы – прорвавшийся в тыл конь, который может много натворить, но судьба его, как правило, трагична. Нам хотелось, конечно, многое натворить, обеспечить успех своим братьям по оружию и выйти живыми, как полагается гвардейцам, хотя у гвардейцев потери были всегда больше, чем в линейных частях, ибо нас бросали на прорыв самых трудных, неприступных участков, затем мы за ценой победы никогда не стояли. Совершенно правильная та песня, когда пели:

«И нам нужна на всех одна победа, мы за ценой не постоим!»

Гвардейцы и матросы Балтии, да и другие, сражавшиеся зачастую бок о бок, никогда за ценой победы не стояли. Поэтому немцы гвардейцев и матросов очень боялись. И когда становилось известно о таком сочетании перед наступлением, по заявлению пленных немцев, они уже были подготовлены к нашему прорыву.

Командир батальона капитан Жилин принял решение взять деревню одной стрелковой ротой при одновременной атаке ротой автоматчиков, усиленной пулеметным взводом, при обходе лесом с ударом во фланг, по сигналу красной ракеты решительно посоветовавшись со мной о принимаемом решении, так как командир пулеметной роты был по положению как замкомбата, должен быть в курсе дела, и, в случае выбытия его из строя, обязан принять командование батальоном, кроме того, один из пулеметных взводов должен усилить автоматную роту, наносящую удар с фланга.

Здесь меня, как командира пулеметной роты, он не мог обойти, да практически в период боевых действий обходились без чинопочитания, за небольшим исключением рьяных службистов. Я принял решение идти с пулеметным взводом, идущим с автоматной ротой, это более трудный участок, и комроты должен быть там, где труднее для принятия оперативного решения. Я незамедлительно отдал краткий приказ, и пока автоматчики готовятся, сделаю маленькое отступление для размышления. Обратили ли вы внимание, что в убегающего немца с обоза с близкого расстояния стреляло 20 автоматчиков, и он ушел. Почему никто не попал, почему я и некоторые другие ушли из, хоть и плохого, убежища желдормоста за несколько минут до прямого туда попадания крупнокалиберного снаряда? Тогда я считал это случайностью, сейчас считаю интуицией. А некоторые верующие, узнав об этом случае, считают, что мои ангелы-хранители не допустили моей гибели, что так начертано мне моей судьбой свыше. А как вы считаете? Не задумывались. Задумайтесь, очень интересно знать ваше мнение. Я тогда не только не думал, что у меня будет трое детей и внуки. Я тогда вообще не думал ни о чём, кроме того, как лучше выполнить боевую задачу с наименьшими потерями.

Итак, стрелковая рота заняла позиции для фронтальной атаки, я с пулеметным взводом и ротой автоматчиков направился лесом в обход деревни для удара во фланг. Скажу, что начинало темнеть и надо было спешить. В лес зашли – стало почти темно, глубокий снег сильно затруднял движение. По правилам военной науки наступление в лесу должно строиться подразделениями в «Ромб», с целью недопущения удара во фланг и возможности в случае нападения занять круговую оборону. Я, командир роты автоматчиков, это знал, знали и другие офицеры – командиры взводом. Время поджимало, в лесу было уже темно, к тому же мы ещё и русские, и нам особенно свойственны особенности воевать как удобней, да и солдаты не поняли бы нас, если бы роту построили по взводам ромбом, в центр – пулеметный взвод, и хлебай снег по колено каждый отдельно. Пошли след в след, впереди разведка, но всё же с фланга для предотвращения внезапного удара мы послали отделение для прикрытия. Солдаты нас в этом случае поняли, что удобство дело хорошее, но офицеры заботятся и о безопасности. По существу это был упрощенный,  фронтовой вариант «Ромба», приспособленный к сложившимся условиям и быстрого маневра, необходимого для успешного боя.

Упрощенный вариант «Ромба» сработал. Отделение наткнулось или заметило немцев, решивших, как и мы, обойти лесом ротой автоматчиков и ударить батальону во фланг и тыл. Видимо, они или заметили противника, или бежавший из обоза предупредил, и они стали бдительны.

Мы услышали голоса дозорных:

— Немцы справа!

Мгновенно лязгнули затворы автоматов, и, не дожидаясь команды, каждый открыл огонь просто в правую сторону, ибо противника не было видно из-за темноты в лесу и стволов деревьев. Немцы тоже открыли огонь. Трудно описать, на что это походило, когда две роты автоматчиков и пулеметный взвод столкнулись в темном лесу. К этой трескотне добавилось эхо леса. У немцев имелись осветительные ракеты, они направляли их в нашу сторону, пытаясь вести прицельный огонь, но каждый укрылся либо за стволом дерева, либо за пнем. Полагаю, что и немцам нас не было видно.

Представляю, что подумал комбат, услышав выстрелы наших и немецких автоматов. И тут же родилась или пришла в голову мысль, что очень удобный случай обмануть немцев. Ведь они вывели целую роту автоматчиков из населенного пункта. Это значительно облегчит взятие нам этой деревни и выполнить поставленный приказ. Вот только надо незаметно уползти от немцев, оставить небольшое прикрытие, хотя бы пару отделений, и предупредить комбата о наших намерениях.

О надвигающейся опасности он уже понял по выстрелам. Тут подползает ко мне командир роты автоматчиков гвардии лейтенант Маслов.

— Что будем делать?

— Прежде всего надо прекратить ненужную стрельбу, а то останемся без патронов, а как их пополним?

Не успел я закончить фразу, как он во всё горло заорал (дал приказ):

— Прекратить огонь! Без команды не стрелять!

С нашей стороны огонь прекратили. Незамедлительно и немцы прекратили огонь, понимая, что можно остаться без боеприпасов. В лесу стало тихо и темно, будто в нем никого нет.

— Надо к комбату послать связного и предупредить, что появился удобный случай с меньшими потерями выполнить приказ, только надо незамедлительно для немцев уползти от них, оставив для прикрытия и имитации нашего присутствия здесь пару отделений автоматчиков. Не знаю что подумает комбат, услышав, что стрельба стихла, какое примет решение, но, думаю, о фланге-то он позаботится на всякий случай.

Маслов со мной согласился. Поползли по снегу предупредить солдат, как и куда выползать, какая дальнейшая задача. Каждый понимал, что от его осторожности зависит не только его судьба, но и всех. Кстати, это пополнение у нас было исключительно из старичков, как мы их между собой называли, почти все были старше 45 лет. В таком возрасте солдат уже рассудительный. Тихо, без скрипа снега, поползли, и не все сразу. Я представляю самочувствие тех солдат, которых оставили для прикрытия, хотя им приказали стрелять только в случае неизбежной необходимости.

Дошел ли связной до комбата? Как повёдет себя рота немецких автоматчиков? Что предпримет она, а что наш комбат? Сотни вопросов были в голове, но действовал главный – приказ. Он не отменен. Его надо выполнять, и выполнить. Во всяком случае сделать всё от нас зависящее.

Как говорят, слава Богу! Выползли удачно. Сосредоточились на исходном рубеже для взятия деревни. Даем красную ракету, и дружно в атаку. Но немцы уже не дремали, да и со стороны комбата было тихо. Никакой атаки, никакой поддержки.

Естественно, наша атака успеха не могла иметь в таком случае. Даже почти обошлось без потерь. Мы поползли в лес. Понятно, долго здесь оставаться нельзя. Надо срочно принимать решение. В принципе оно было понятным – надо возвратиться к своим, но как это лучше сделать и с наименьшими потерями? Мы с Масловым накрылись плащпалаткой, включили фонарик, разложили карту и стали обсуждать возможные варианты. Солдаты следили, чтобы свет фонарика не был виден. Нашли, как нам казалось, лучший вариант. Теперь его надо выполнить. Перед выполнением, т.е. отдачей приказа, я решил поговорить с солдатами и даже с ними посоветоваться, ведь предстояла трудная ночь. Сказал, чтобы с каждого отделения пришло по человеку и необязательно командир отделения, а наиболее авторитетный. Хотя решение было принято, но, учитывая преклонный возраст солдат, я решил с ними поговорить как с отцами и узнать их мнение.

Совещание было спокойным, деловым. Я кратко изложил положение, да они и без меня всё отлично понимали. В заключение сказал, что их возраст, жизненный опыт, коллективный разум могут подсказать иное решение, более лучшее принятого нами. Мы готовы его обсудить, и если оно лучше, примем его к исполнению. Дело вовсе не в приказе, мы хотим найти решение с минимальными потерями для всех нас. Ответные слова взял старший по возрасту.

— Спасибо, командир, за добрые слова, за то, что решил с нами посоветоваться. Это ещё больше укрепило нашу веру в вас.  Да, мы уже отцы, и ты нам сын, у нас большой жизненный опыт, но военному делу нас не обучали. Мы поняли, что у вас есть ответственность перед нашими семьями за нашу судьбу. С нашей стороны будут приняты все меры, чтобы приказ был выполнен точно, командуй сын, ты вселил в наши сердца уверенность.

Опять пришлось бесшумно выползать, затем ромбовидное охранение позволило за ночь пройти лесом и обойти опорные пункты немцев. По нашим предположениям комбат со своим оставшимся войском должен быть где-то в ближайшем лесу. Уже стало светло, а путь до леса был открытым, хорошо просматривался, и только перед самым лесом была полоса лиственного кустарника, как это обычно бывает. Кустарник этот нас не радовал: он просматривался, а его заросли мешали быстрому продвижению. Все тихо, надо идти, и мы двинулись. Надо как можно быстрее преодолеть это открытое пространство. И когда оставалось сотни две метров до кустарника, а там и лес близок, над нами появилось три наших истребителя. Мы находились на территории немцев, и они кинулись на нас, расстреливая из пулеметов по всем правилам военной науки, вертушечкой: один стреляет, другой на подходе, третий на очереди, чтобы не дать подняться и уйти, убежать. Да и как бежать и куда, ведь от самолётов можно укрыться только в хвойном лесу, а перед нами кустарник непролазный и глубокий снег – не успеем, подумают, убили, и улетят.

Все легли без команды. Пулеметная очередь первого атакующего самолёта в тридцати сантиметрах от моей головы разрезала снег. Я знал, что на самолётах скоростные пулемёты, но не предполагал такую частоту выстрелов.

Мозг лихорадочно работал: что делать, какой выход? Спасительный выход сам появился, только богатая фантазия его могла придумать. Но это факт. Появился немецкий самолёт «Мессершмит». Видимо, он сразу увидел как истребители расстреливают беззащитную пехоту. Героически кинулся на помощь пехоте – один против трёх. Естественно, самолёты бросили нас расстреливать, коль в воздухе появился самолёт противника. Тут все разом поднялись и бросились бежать в лес через кустарник без всяких мер предосторожности. Надо успеть добежать и укрыться в лесу, пока не сбили самолёт немца, а то могут это быстро сделать и вернуться к нам наши доблестные героические соколы.

И вот первые несколько человек добежали до леса, я тоже был близок к нему, к спасительному укрытию в его тёмной гуще. Но вдруг услышали: «Хенде хох!» и лязгание оттянутых затворов автоматов для стрельбы. Затем радостный возглас:

Иван! Елки-палки, ты живой?! Не стрелять, свои!

Сколько было искренней радости со слезами на глазах! Я пытался по форме доложить комбату.

— Потом доложите, мои спасители. Фактически вы уже доложили, подробности потом. Я уже готовился к худшему: минимум штрафная. Пойдём у костра попьём чаю, там и обсудим, теперь можно докладывать начальству и получать новую задачу. Как чувствовал, тянул с докладом. Да и что докладывать было?

Я мог предположить, как он переживал, а сколько, видимо, разного передумал.

Новое задание не дало себя долго ждать. Командир полка без всякого кода отматерил комбата за долгий невыход на связь, сказав, что через два часа полк выступает в наступление в направление деревни Тарипели. Задача прорвать оборону противника и овладеть указанным опорным пунктом. Батальон выступает на левом фланге полка, соседей нет, примите меры по прикрытию фланга. Держите связь!

Надо успеть хоть что-то перекусить, пополнить боекомплект и быстро на исходную для наступления. Об отдыхе уже и речи нет.

Опять бегом, без разведки. Опять лес, снег, пулеметы на левый фланг, тут и приказа не надо. Я уже распорядился.

— Комроты, давай строевую записку о потерях. Потери я знаю, записка строевая нужна не мне, по ней будут водку выдавать по 100 грамм на нос. Пиши сколько тебе для роты нужно водки, но и задачу боевую поставят по численности в строевой записке, хотя и командир полка и комдив знают настоящее положение дел, она нужна интендантам для отчетности, да и начальству, чтобы сказать при такой-то численности задача выполнима. Ну, ты все это и без меня давно усвоил, что это я разговорился.

А для Вас, читатель, поясню, что строевые записки о численности роты действительно были нужны только интендантам, командованию их не направляли. В случае надобности они могли поинтересоваться, какая численность в той или иной роте у интендантов. Но почти точные сведения они не получали из медсанбата, где раненым выдавали направление в госпиталь, плюс стабильный процент на убитых от числа раненых. Погрешность была незначительная, ей можно было пренебречь, и всегда пренебрегали.

С водкой я не стал жадничать, учитывая возрастной престарелый состав роты. Лично я перед боем никогда не пил водку, спирт, вообще спиртное. Водка храбрости не прибавляет, а вот дури – да. Пьяный командир это уже не командир. Это нечто большее – это горе всем.

Итак, с трезвой головой, пулеметную роту на левый фланг мы двинули в новое наступление.

На этот раз нашему батальону противник достался более упорный, сопротивлялся отчаянно, да и снегу на нашем участке было больше. Трудно было продвигаться даже автоматчикам, а на пулеметчика штатная нагрузка по 50 кг на человека, а когда потери, то нагрузка увеличивалась. Естественно, автоматчики вынуждены нам немного помогать, но и они отставали.

Второй батальон продвигался быстрее, образовался разрыв между ними. Этого допускать нельзя – противник может этим воспользоваться и нанести удар в стык батальонов. Комбат с радистами шел в первой линии, и нам было слышно, как командир полка его подгонял, матеря такой несусветной бранью, что не каждый закоренелый матершинник мог так. Наконец он понял, что маты не помогают, действительно, обстановка все труднее и надо принять решение по исправлению положения. Я видел, как солдаты бегут, задыхаются, отставать нельзя, распахивают шинели, расстегивают воротники гимнастерок и бросают на голую грудь горстями снег, чтобы как-то себя охладить. Но это не помогает. Темп наступления слишком высок, их обвинить нельзя, и замедлить движение тоже невозможно.

Комполка посмотрел по карте и увидел, что в ста метрах левее нашего левого фланга обозначается просека по ходу нашего наступления. Он принимает решение воспользоваться ей и дает команду свернуть батальон на просеку, строем двинуть по ней и догнать соседний батальон, а если удастся, то и захватить внезапно деревню.

Комбат возразил, а точнее спросил, что делать с противником? Ведь он освободится от нас.

— Приказываю, сверни немедленно батальон на просеку и дуй по ней. А с противником, чёрт с ним, оставь интендантам, выловят, если сами не сдадутся. Выполняй!

Я слышал приказ комполка и сразу сообразил, что пулеметную роту надо ставить в голову колонны по соображениям быстрого развертывания огневой мощи роты, ведь в голове колонны она даст больше пользы, а если она будет последней в колонне, она рискует отстать, автоматчики в этом случае не будут помогать пулеметчикам, они просто налегке уйдут с колонной.

Надо быстро свернуть батальон на просеку, комбат во всю глотку закричал:

— Батальон на просеку свернись!

А я уже устремился первым на просеку, чтобы в голове колонны успеть поставить роту. Во весь голос стали давать команду и командиры рот. Батальон спешно двинулся на просеку. Преследование противника на всем участке прекратилось. Я призывал пулеметчиков к себе. На просеке образовалась толпа, пытались разобраться поротно и построить колонну. И вот результат, о котором предупреждал комбат комполка. Немцы установили пулемет, чтобы ударить по толпе. Я был первостоящий, в меня прицелились и дали длинную очередь. Слева от меня повалились сраженные пулями. На мгновение пулемет затих, видимо, поворачивал в первоначальное положение, через секунду-две новая очередь. Надо приземляться, и я прыгнул, где было ниже, это оказалась сточная канава вдоль просеки, покрытая тонким льдом. Тоже сделали и другие. Лед обломился, и мы все, пригнувшись, оказались в воде по пояс, зато пули просвистели над головой. Я почувствовал, как мои ватные брюки стали промокать. Это не позиция, отсюда срочно надо выбираться.

— Вперед! Из воды за мной!

И выскочил из канавы, как только пулеметная очередь ушла влево. Пулемет продолжал стрелять, но нас не доставал, мы были немного ниже. С меня, как и с других, с брюк и пол-шинели стекала вода, стало холодить, шинель стала замерзать первая, брюки ещё получали тепло. Быстро стало темнеть, я и ещё несколько человек, уцелевших от пулеметного огня, были ближе других к пулемету, но значительно дальше броска гранаты. Я понимал, что добежать до пулемета или на бросок гранаты в мокрой тяжелой одежде мы не успеем, хотя комбат призывал к этому.

— Гвардейцы! За Родину! За Сталина! Вперед! В атаку на пулемет!

Я офицер и должен показать пример выполнения приказа, хотя прекрасно понимал всю его глупость. Надо обойти со стороны — уже темнело — и забросать гранатами. Я поднялся и закричал: «За мной! Ура!». Но больше никто не поднялся. Из пулемета летели трассирующие пули разных цветов: голубые, розовые, синие, красные. И когда я поднялся во весь рост, а пулемет был нацелен несколько ниже, то несколько пуль попали в полы моей почти замерзшей шинели и звякнули при ударе в неё. Из пулемета исходил очень красивый веер разноцветных трассирующих пуль, и я на какое-то мгновение остановился, любуясь этой красотой, даже не подумал, во что может обойтись это любование.

Наконец комбат сообразил, что лобовая атака не состоится и бесполезна, дал команду обойти огневую точку со стороны и забросать гранатами. Что было быстро исполнено без потерь. Но просушиться у костра не было возможности. Противник отходил к деревне, мы его преследовали. А утром, видимо, будет атака этого опорного пункта, где каждый квадратный метр пристрелен и изучен.

Шинель замерзала, становилась как колокол, брюки сверху замерзали. Было не только трудно идти, но нижняя часть ног замерзала, а верхняя была растерта до крови. Что делать? Идти-то надо. И шел. Изнемогая, а шел. Вот только сейчас задумался, откуда брались сверхсилы.

Наступающее утро было малообещающим. Нас ждала атака, а не теплые квартиры. Правда, в случае успеха может, и просушим одежду. Я не гадал, если да кабы. Надо идти, другого нет, и я шёл.

Утро. Мы на опушке леса перед огородами. Вот по ним и предстоит бежать под огнем пулеметов и автоматов, наверняка и минометы дадут огонька, не исключена и артилеррия. Огороды большие – позволяют и ей поработать.

Как командир пулеметной роты по положению не должен ходить в атаку, а должен управлять действиями пулеметных взводов. Но в батальоне  людей был мало. Конечно, комбат мне приказывать идти в атаку не будет. Это зависит только от моего решения.

«Нас водила молодость в сабельный поход, нас бросала молодость…»

И я принял решение идти в атаку. И утром она состоялась. Сейчас, уже в зрелом возрасте, анализируя причины, побудившие принять участие по доброй воле, без принуждения и приказа в столь опасном деле, связанном со смертью, могу сказать , что это было чувство ни слепого патриотизма, ни осмысленного корыстного риска, ни жажды наград и т.д..

Это была молодость, в чистом её виде.

И вот сигнал в атаку. Я был вооружен автоматом ППШ с круглым диском в 72 патрона. Эти диски хороши для боя количеством патрон, но перезаряжать его (диск) во время боя практически невозможно, поэтому в ответственный бой я обычно брал ещё с собой два таких запасных диска на ремень пояса.

В атаку поднялись дружно, без понуканий и патриотических призывов. Своей пулеметной роте я дал четкие указания, с каких позиций поддерживать атаку, когда и куда перемещаться, так что руководство ротой не было нарушено и не страдало от моего участия в атаке. Я бежал в первом ряду, стараясь как можно быстрее преодолеть эти открытые для обстрела огороды, то же старались делать все бегущие в атаку. Конечно, напрашивается вопрос, думал ли я что-то в это время, что я ощущал, и как действует сам момент атаки.

За всех я не берусь ответить, видимо, зависит от индивидуальности, не буду затрагивать психологию и многое другое, скажу о себе. Это будет не предположение, а истина. В этот момент голова как-то отяжелела, мышление притупилось, казалось, что мозги покрылись какой-то корочкой ( конечно, в тот момент я об этом не думал, это я сейчас анализирую), видимо, был большой приток крови к голове. Страха никакого. Я выбрал  себе точку, куда я должен добежать, и стремился к ней. Однако я видел, как падают мои товарищи, подкошенные пулями, как редеют наши ряды атакующих. Я видел, как моему соседу справа попала пуля прямо в лоб, это я понял потому, что изо лба на мгновение брызнула струйка крови, напоминающая маленький конусообразный язычок, у соседа как бы споткнулись ноги, и он рухнул головой вперед. Но мы бежали, пытаясь кричать «Ура», трудно вспомнить, что этот крик напоминал и производил ли он впечатление на обороняющихся. Мне кажется, что впечатление на них производило наше приближение к ним. И чем ближе мы были к ним, тем больше они нервничали. И вот они дрогнули и побежали. Мы ворвались в деревню. Задыхаясь от бега, вбежал в первый дом. Там никого не было. Мне страшно хотелось пить, это и понятно. Я оглядел комнату, ища воду. На плите стояла кастрюля и в ней кипела вода, рядом стояла открытая консервная банка с зеленой фасолью в собственном соку, приготовленная для супа. Надо сказать, что многие немцы любили суп с зеленой фасолью, особенно зимой. Не увидев воды (а рассматривать как следует не было времени), я взял банку с зеленой фасолью, выпил из неё несколько глотков и устремился к следующему дому, что был напротив. Убегающих немцев уже не было видно. Я поддерживал автомат, что был у меня на груди, державшийся на ремне на шее, как обычно носят все автоматчики.

И вот я у очередного дома. Дом как и все в деревне, метрах в 12-15 стоит обычный сарайчик для дров. Вот тут-то меня и подстерегала опасность.  Прикрываясь углом сарайчика, стоял молодой парень с автоматом, нацеленным на меня. Я был настолько близко к нему, что разглядел веснушки на его лице. Он выжидал свою жертву, стараясь как можно ближе дать ей приблизиться к себе, до момента обнаружения себя. И вот этот момент настал, расстояние между нами было не более 15 метров, автомат взведен и нацелен на меня. А я в движении к дому, автомат на шее поперек груди. Ситуация неравнозначная. Он готов стрелять, а мне чтобы сделать хотя бы неприцельный выстрел в его сторону, нужно минимум 2-3 секунды. Но у меня их не было, а это означало, что это опоздание стоит целой жизни. Трудно предположить, что с расстояния 12-15 метров из автомата можно промахнуться, но и это бывает, но на это не рассчитывают. Естественно, я дернул руку к автомату, пытаясь повернуть автомат в его сторону. Но его преимущество дало ему возможность первого выстрела – очереди по мне. И тут я почувствовал, что я опоздал, опоздал на целую жизнь. Точнее я почувствовал то, что чувствует человек, которого в упор убивают. Сердце сжалось, казалось, кровь похолодела, затем как бы стала горячей, мне стало жарко. Я не видел уже сарайчика и притаившегося за ним семнадцатилетнего веснушчатого мальчишки с нацеленным на меня автоматом. Я видел перед собой меняющиеся картинки, как в кино, и в первую очередь я увидел мать, в обычном домашнем наряде, сестру, себя в разные годы, а вот отца не видел. Картинки сменялись с невероятной быстротой, вся жизнь промелькнула за мгновение. И я даже успел попрощаться с мамой. И вдруг я услышал три автоматных выстрела. Мозг, видимо, работал с лихорадочной быстротой. Значит я жив, если слышу выстрелы! Надо действовать быстрее, быстрее. Рука сама нажимает на спусковой крючок автомата, и уже стреляющим я пытаюсь направить автомат в сторону противника. Но я его не вижу и не видел с того момента, когда увидел мать и ….

Я не слышал ещё выстрелов. Две пули попали мне в голову, возможно с первой его очереди, но я, падая, был ещё жив и поэтому слышал звуки выстрелов. Все, больше ничего не помню…

И вот я услышал: «Поджигай!»

Я открыл правый глаз, левый был залит кровью, которая запеклась, и левый глаз не открывался, но этого я ещё не знал. Я просто открыл глаза, но открылся только правый. Подо мной и на мне лежали убитые. Я понял, что павших во время атаки за деревню стащили в воронку снаряда, обложили толом, чтобы произвести взрыв, хоть сколько присыпать землей, и, таким образом, осуществить обряд похорон. Это делалось по необходимости в населенных пунктах, в лесу же убитых не собирали и не хоронили, даже таким способом. Это я уже знал по опыту. Значит через несколько секунд раздастся взрыв. Надо принимать меры. Я попытался закричать, но пересохшее горло тихо прохрипело, и меня не услышали. Тогда я попытался пошевелиться, подняться. Говорят, что в таких исключительных случаях человек на мгновение обладает сверхсилой и может сделать-поднять, что не могут поднять даже 5-6 здоровых мужчин. И я сделал попытку, и меня заметили.

-Подожди, Петро, кто-то шевелится.

Мне помогли выбраться. Я даже стоял на ногах. Голова болела и гудела, как гудящий колокол. Поблагодарив спасителей, я направился в деревню, первым я увидел старшину санинструктора. При виде меня он как-то неловко засуетился, затем подошёл ко мне и вроде как бы так, не специально, коснулся меня. Тут я понял, что по его команде меня за ноги проволокли через всю деревню и бросили в воронку от снаряда для захоронения.

Карманы моих ватных брюк были вывернуты под предлогом изъятия документов, подтверждающих личность убитого и сообщения домой родным: «пал в бою смертью храбрых» — похоронки, как это называли в народе. Но основные документы у меня находились в брюках, под ватными штанами, и остались нетронутыми.

-Что уставился, живой я, перевязывай!

После перевязки я нашел комбата и доложил ему. Я увидел, что почти все пулеметы стояли у дома комбата.

-Видишь, нет патрон да и людей, стоят. Да и у противника, видимо, не густо, не очень лезут. В лесу бродит тьма немцев, разогнанных и недобитых, будь осторожен. Но оружие я тебе не могу дать, ты извини, сам понимаешь. Вот есть ещё раненый старшина, двоим всё же легче будет пробираться, может, где и поможете друг другу. Телефонная связь с полком есть, попытай счастья по телефонной нитке пройти, но будь внимательным, иногда немцы хитрят: не перерезают провода, а подслушивают. Не попадись в эту ловушку. Ну, а как боевому другу из своего личного запаса даю вам на двоих одну гранату. Желаю, чтобы ей вы не воспользовались, удачно вышли. В штабе доложи обстановку: нужны боеприпасы, еда и, если можно, пополнение. Документы  на тебя и других отправили в штаб, если связной дошёл, забери, а то сообщит матери, что погиб. Давай, друг, на прощание поцелуемся. Кто знает, что будет впереди. Попрощался я с пулеметчиками и оставшимися боевыми товарищами. Обычно уходящим с передовой в глубине души завидуют. Но здесь я видел, что в глазах не было зависти. Они оставались все вместе, уцелевшие, хотя с малым, но боекомплектом. А мы шли без оружия в неизвестность, полную неожиданных опасностей. И если кому-либо предложили нас сопровождать даже с оружием, не думаю, что это предложение было бы радостным и что-то дающим.

Итак, мы двое двинулись по линии связи  попытать своё счастье выйти в тыл на лечение.

А тут путь был опасным не только для жизни, но и длинным. Только до штаба полка было не менее 12-15 км., там может быть оказана первая помощь и будет безопасность от стрелкового оружия. Штабы полков и бомбили, и подвергали артобстрелу, там тоже убивали. До медсанбата было не менее 25 км., там уже оказывали медпомощь на профессиональном уровне. Артобстрелу они не подвергались, но их тоже бомбили. Но для нас это был уже солидный тыл. Там была и начиналась другая жизнь, по другим понятиям и законам. Но до этого надо ещё дойти.

И мы шли, уставшие, не спавшие, голодные, раненые, живущие надеждой и двигающиеся какой-то сверхсилой.

До штаба полка дошли, граната не потребовалась. Я доложил начштабу обстановку батальона и просил похоронку матери домой не посылать, ведь можно автоматически подписать, что иногда и было. А сколько горя это приносило! Он сказал, что посыльный с донесением комбата и документами на убитых ещё не пришёл, а вышел он значительно раньше вас, возможно, в лесу его и убили, будем ждать, может, где заблудился. Затем он сказал мне, что полковой медицинский пункт находится вон в той большой конюшне для скота и пожелал быстрейшего возвращения в строй.

Мы со старшиной направились в этот ПМП. Действительно? конюшня была большая, метров 50, и сделана добротно из круглого толстого леса, а посередине были ворота для загона скотины. Они были открыты, в самом центре горел костер, а на палке над костром висели два ведра с водой. Одно ведро кипело, в другом вода была ещё холодная. Мы доложили фельдшеру, что прибыли из 1-го батальона 188 гвардейского полка (как я говорил, это нужно ему было для учета). Нам сделали по уколу против столбняка, дали по куску хлеба с маслом и кружку кипятку. Перевязывать не стали. Уже начало темнеть, и вдруг артналет. Взрывы снарядов ложились всё ближе и ближе к нам, к правой стороне конюшни, осколки снарядов ударялись в стену. В правой половине нашего убежища находились ходячие раненые, в левой лежачие, не имеющие возможности самостоятельно передвигаться. И когда снаряды стали ложиться совсем близко от нас, кто-то закричал.

-Туши костёр! Накроют!!

Палку, на которой висели два ведра с водой, мгновенно дернули. Взвились клубы пара и дыма, стало темно. Ходячие раненые рванули на выход к воротам. Я в это время сидел на корточках у костра и пил горячий кипяток, меня толпа сбила с ног, я упал, по мне пробежали. Задние так  нажали. Что передние не попали в ворота, из протолкнули на лежачих раненых. К темноте, дыму и пару от залитого костра добавились душераздирающие вопли лежачих тяжело раненых. Но это никого не остановило, мне показалось, что этих криков ужаса никто не слышит, задние продолжали давить, им надо было быстрее выйти. И вот, когда часть раненых была выдавлена за ворота и давление несколько ослабло, я поднялся на четвереньки и между их ног пробрался к воротам. Когда я вышел, то увидел, что и мой старшина тоже выбрался. Мы пошли с ним в сторону медсанбата, а до него ещё было очень далеко. Раненых не вывозили быстро, сначала лежачих. Мы пошли пешком. Силы были на исходе, а идти надо. Старшина просит отдохнуть, говорит, что нет уже сил.

— Надо отдохнуть, давай отдохнем. Только стоя. Если сядем, встать будет трудно, зима – замерзнем.

— Какой же отдых для усталого стоя?!

— Какой ни есть, а отдых. Пойми, что замерзнем.

Стоим отдыхаем, хоть действительно, это плохой отдых. Почти все дороги в районе передовой периодически подвергаются артобстрелу, и наша тоже. И вот мы попадаем в зону артобстрела. По военной науке, что мне преподали в пехотном училище, ложиться при артобстреле нельзя, из зоны обстрела надо бегом, и как можно быстрее выйти. В данном случае я командовал старшиной и собой, да в таком состоянии он мог не выполнить приказ, да и я не приказывал ему. И вот наши уставшие ноги, казалось, неспособные идти шагом, по мере приближения разрывов снарядов начинали оживать и двигаться. Чем ближе разрывы, тем более оживали ноги. И вот мы побежали, стараясь быстрее выйти из зоны обстрела.

— Вышли! Давай постоим, отдохнём.

— Давай.

И мы стоим отдыхаем, а сами прислушиваемся. И вот очередной артобстрел, ноги опять заработали и даже могут бежать. Но какой это был бег? Если бы это было заснять на пленку и показать в кино, то кто-то мог заплакать при виде этого, а может, нашлись те, кто и посмеялся, но нам было не до смеха. Нам надо дойти до медсанбата. Это была третья ночь наших неимоверных усилий. Заметно, что начало светать. И вот на пригорке мы заметили брезентовые медсанбатовские палатки, но до них надо ещё дойти. Но теперь перед глазами была реальная мечта. Это нам прибавило силы. Разрывы снарядов нас уже не подгоняли, мы шли на зримую реальность.

И вот я распахнул брезентовую дверь палатки, пытаясь переступить порог. Меня обдало горячим воздухом. Точно не помню, металлическая печка или бочка из-под бензина, приспособленная под печку, была накалена до красна. До это и не столь важно.

Важно другое: «Дошли!». В голове помутнело. Когда пришел в сознание, я лежал на соломе в нижнем белье, было очень жарко.

 

Продолжение следует.

Воспоминания для публикации на сайте www.world-war.ru прислал внук автора Павел Агабабов.