Борьба не скоро кончится…

Мой отец, Федор Дмитриевич Добровольский, родился в 1906 г. в семье священника. В 13 лет остался сиротой — родители умерли от тифа. Закончил девятилетку с педагогическим уклоном и партшколу в Калуге, работал сельским учителем. В 1936 году женился на Елизавете Ивановне Васильевой, враче-москвичке. Родилась дочь Елена. В 1937-м семья переехала в Москву, где отец работал учителем географии в 212-й средней школе и заочно учился в пединституте, который окончил в 1941 году.

С началом войны семья эвакуировалась в Игарку, откуда отца призвали в армию. Он принимал участие в формировании 374-й сд в г. Красноярске и вместе с нею отбыл на фронт. В составе 2-й ударной, а затем 59-й армии дивизия воевала в районе Грузина, Званки, Спасской Полисти, Мостков и Мясного Бора, где понесла жестокие потери.

Я родился в марте 1942 года, о чем отец узнал из маминою письма.

В августе дивизию отвели к Малой Вишере и после пополнения доставили эшелоном на ст. Жихарево. 3-4 сентября 374-я сд сосредоточилась в с. Большой Колосарь, войдя в состав 4-го гвардейского корпуса. 10 сентября дивизия под командованием полковника Ермакова получила приказ о наступлении на совхоз «Торфяник».

В ночь с 10-го на 11-е 374-я сд с марша была брошена в бой. В 1-м эшелоне действовал 1242 сп совместно с 24-й танковой бригадой. Для прохождения танков саперы 659-го отдельного батальона проложили бревенчатую дорогу. Подразделения продвинулись в направлении совхоза «Торфяник» на 1 км.

Ожесточенные бои развернулись 12-14 сентября между дорогой Гайтолово—Келколово и Путиловским трактом. Они продолжались до 21 сентября. 21-го немецкие танки с десантниками прорвали боевые порядки дивизии и оседлали дорогу. 27 сентября поступил приказ об отводе наших войск, 29-го — об отходе 374-й сд. В этот день отец был ранен в ногу и погиб при разрыве снаряда или бомбы. Мне тогда было 6 месяцев и 2 дня…

Я никогда не видел своего отца и представляю его себе лишь по рассказам родных, фотографиям и давним письмам с фронта. Вот некоторые из них.

7 марта 1942 г.

Дорогие мои Люсик и Леночка!.. Мои святые святых, это ты, Леночка и будущий член нашей семьи… В минуты опасности твой и Леночкин образы стоят у меня перед глазами. Я их ласкаю. И мое чувство незримо льется на вас, мои родные. Мне в минуты грозных ощущений, когда все кругом дрожит от взрывов бомб, и комья земли с деревьями взлетают вверх, в эти минуты мои мысли только о вас. Не бойся ужасов. Их бывает мало, пока, по крайней мере. В эти мгновенья наша жизнь проносится в мозгу, и все то нежное и дорогое для меня ярко стоит перед глазами…

20 марта 1942 г.

Мой милый и родной Люсик! Ты меня спрашиваешь, как я живу. Мой день не всегда одинаков. Если «на улице» спокойно, то мы работаем, так как можно топить печь в землянке, и становится тепло. Ламп у нас нет, окон нет, горят две-три коптилки, сделанные из консервных банок. Они дают очень много копоти. И мы, вероятно, скоро будем все копченые. Когда влезаешь в землянку с улицы — ничего не видно, а потом привыкаешь. Долго мучались с дымом. Он забивал всю землянку, разъедал глаза — они непрерывно слезились, а «на улице» несколько часов плохо видишь. Но все эти неполадки теперь изжиты. Мы усовершенствовали коптилки и сменили печку. Сама землянка емкостью 4x6x1,5 метров. Ходить в рост нельзя, так как низко. Живет в ней шесть человек, спим на земляных нарах. Они настелены тонкими деревцами, подстилаю под себя серое одеяло, а покрываюсь одеялом и шинелью; когда спим, в землянке тепло, если же в воздухе «гости», то сидим в нетопленной, зато ночью отогреваемся…»

5 апреля 1942 г.

Дорогие далекие мои Люсик, Леночка и крошка Жорик! Сегодня после вчерашнего хлопотливого дня (награждали 88 бойцов, командиров и политработников) у меня несколько свободней. Фрицы относительно спокойны, бомбили нас четыре раза, но все без толку. У нас нет потерь, ни одного человека. У меня в землянке топится печка, тепло. Горят две «усовершенствованные» лампы, сделанных из двух консервных банок топором, а фитиль заменяет кусок теплой портянки, горит бензин; В землянке достаточно тепло. И я под гул ночного самолета, храп товарищей, пишу тебе, мой далекий друг, слова привета и своих чувств.

Порой мне кажется, что тыла вообще нет, и я в тылу не был уже несколько лет, а редкие сновидения прошедших дней будят ушедшие в прошлое события, переживания и ощущения, как дика и бессмысленна затея Гитлера, его бредовые, дикие мысли о гегемонии, его вандализм и изощренные издевательства. Весь мир кипит в этой кровавой бойне народов из-за какого-то истерика-безумца, а скольких уже нет. Сколько моих боевых товарищей не вернутся к своим родным, как больно писать на конверте или открытке, что доставить письмо адресату невозможно. Да, мой друг, война — слишком жестокая пещь. Boт и сейчас тишину ночи и мерный храп спящих товарищей прорезают очереди из автоматов и пулеметов, настораживая и вселяя осторожность в духовный мир человека.

В сознании мысль: борьба не скоро кончится, ибо на карту еще не все поставлено, а кризиса перелома еще не видно. Много-много нам всем еще придется пережить, но у всех нас одно убеждение — добьемся победы. Мы! Раздавим эту бронированную гадину, жалящую из-за угла, Мы! И пусть страдания и слезы наших братьев и сестер, детей и матерей окупятся во многотысячном проценте. Логика вещей говорит, что мы добьемся победы – это бесспорно, ибо мы сильны нашей правдой, нашей местью, нашей справедливой и искупительной войной. Наши страдания окупятся, а пролитая кровь еще более сцементирует нас для борьбы жестокой и тяжелой и, возможно, длительной!.

15 апреля 1942 г.

Дорогие Люсик и Леночка! У нас на фронте пока все тихо И спокойно, постепенно все тает. Одно время нашу землянку основательно мочило. Потолок протекал. Палатки, подтянутые на гвоздях, не всегда сдерживались. Мы сливали воду полными шлемами. На полу вода. Но мы настелили тонкие деревья, сильно топили печь и теперь стало сухо. Даже пол высох, с потолка не капает. Дни стоят хорошие, весенние, теплые. Лес постепенно освобождается от снега… Сегодня мое отделение, со мной вместе, во время обеда два раза выбегало из землянки и беглым ружейным огнем прогоняло самолет-разведчик. Мои писари и помощник активно стреляли. Я не отставал от них…

1 мая 1942 г.

Дорогие мои Люсик, Леночка и Жорик!.. Ты грустишь… Ты ждешь дня моего возвращения. Я ведь это ценю, глубоко сам переживаю тяжесть разлуки и с тобой, и малютками. Но грустью горю не поможешь, надо действовать каждому в своей области. Я думаю, что наша разлука будет не так длительна. Еще десять-пятнадцать месяцев, и я вернусь домой, а может быть, и значительно раньше, если появится второй фронт, то наше возвращение будет более скорым, чем мы все думаем. Я видел живых немцев, видел пленных, слышал их показания и, суммируя все, должен сказать, что у противника не все крепко, но немцы цепко держатся за каждый метр земли.

1 мая. Сталин поставил перед войсками задачу изгнать войска с оккупированной территории, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев.

2 мая 1942 г.

Сегодня немцы сделали 178 самолетовылетов. Шума делали много, но без толку. Мой дорогой Ленусик! Ты помнишь о папе? Я тебя, моя дочурка, крепко-крепко целую в лобик, щечки и глазки. У меня в лесу уже сошел снег. Мох пропитался водой, много птичек. Они поют, когда солнышко ярко светит, летают бабочки: красненькие — крапивницы, желтенькие — лимонницы. Почки на деревьях еще не распустились, но набухли, и скоро появятся зеленые листочки. Мы для питья иногда собираем березовый сок. Это делается так: устраивают в коре березы разрез, вколачивают обойму от патронов, и по ней сок сбегает в бутылку или банку. Сок березовый чист и имеет сладковатый вкус.

17 мая 1942 г.

Дорогие мои Люсик, Леночка и Жорик! В нашем болоте наступило лето. Уже два дня стоят жаркие летние дни. Лес начинает распускать свои листья, болото частично просыхает. Но лес все же трудно проходим, дорогами ехать невозможно. В лесу поют птички, расцветают цветы. Даже срубленные березы не хотят умирать, а, вопреки всему, распускают почки. Много кукушек кукует. И как-то странно все это слышать в минуту безмятежной тишины, когда нет ухающих взрывов бомб и треска пулеметных очередей или «песен» нашей «катюши». Небо порой бывает глубокое-глубокое, чистое, бирюзовое. Порхают бабочки. И мысли невольно уносятся к вам, мои родные…

В мае 1942 года произошло большое отступление Красной Армии. Были оставлены города Ростов и Новочеркасск, Крым. Под Харьковом потери составили 230 тысяч человек.

В начале июня 374 дивизия передислоцировалась в район села Мясной Бор, где вошла в состав 59-й армии, которой предстояла труднейшая задача — прорвать кольцо окружения 2-й ударной армии. В ночь на 10 июня дивизия начала штурм вражеских укреплений. 13 июня противник был выбит из первой линии укреплений. Продолжались бои за прорыв второй линии обороны.

19 июня 1942 г.

Дорогие Люсик, Леночка и Жорик! Нам сейчас трудно. Сотни тысяч людей отдали свои жизни за торжество счастья и жизни, побеждая мрак и холод «ученых» варваров, еще впереди тяжелая борьба. Не одна жизнь уйдет в вечность, но все же восторжествует справедливость, то есть, мы в своей борьбе! Во имя детей и любимой надо все перенести, все перебороть и верить, быть убежденными в том, что после трудностей мы будем дышать полной грудью, а трудности восстановления будут родить энтузиазм каждого…

Часто идут дожди. Много сырости и комаров. Пение птиц и весенние мотивы навевают мысли только о тебе. Под мягкий шелест берез мне легко мечтать о встрече с тобой. Я в своем воображении рисую твою головку, твои чистые и правдивые глаза. И в шелесте уснувшего леса мне чудится твой голос, зовущий меня к тебе. Я очень ясно представляю себе Ленусю, ее крупное, нежное тельце и милые глазки. Я целую ее высокий открытый лобик и ласкаю ее головку. Я часто вижу вас во сне, часто мечтаю о тебе, особенно в минуты, когда нарастает шум боя, и в моменты критических минут, когда приходится молниеносно бросаться на землю или забиваться в земляную щель.

27 июня 1942 г.

Ты в своем последнем письме пишешь о потере двух летних периодов, но, вероятно, третье лето будет нашим. Мы всей семьей будет нежиться на солнышке, лежа на желтом песочке у реки, купаться и вдыхать полной грудью горячий воздух знойного дня, Леночка будет шлепать босыми ножками по влажному песочку, строить песочные домики и развлекать Жорика, а он, смеясь и играя, будет накапливать силенок для жизни. Будем гулять в лесу, собирать землянику, грибы, и когда усталые, придя на дачу домой, сядем за стол, то аппетитно покушаем, а затем ляжем спать или отдыхать в гамаке или на душистом сене.

22 августа 1942 г.

Родная моя Люсик! Сегодня получил от тебя письмо и карточку моего дорогого сынка. Я в восторге от него! Ты у меня молодец, что подарила такого замечательного малыша.

Я и все мы не знаем, куда нас повезут, но, вероятнее всего, мы двинемся навстречу новым кровопролитным боям. Кто из нас вернется — это вопрос будущего. Да я и не думаю об этом. Пока жив — и хорошо! Конечно, будет жаль тебя и детей, если придется погибнуть, но я почему-то убежден, что из всех передряг войны я вернусь домой невредимым.

3 сентября 1942 г.

Дорогие мои Люсик, Леночка и Жорик! После нескольких дней путешествия мы прибыли на временное новое место и остановились в деревне. После ряда месяцев жизни в районе болот попасть в сохранившуюся и заселенную деревню — весьма приятное событие. Стоят жаркие дни. Только ночи достаточно прохладные. На днях, находясь на станции, встретил одну маленькую девочку. Она мне очень напомнила Леночку, когда ей было года три-четыре. Мне крайне захотелось ее приласкать. У меня на глазах даже выступили слезы, когда я ей дал сухарь, и она робко его взяла и как-то особенно посмотрела на меня. На ней были белая папашка, ботиночки. И две косички. Она играла палочкой в обществе бабушки, старушки весьма дряхлой.

Мне крайне хотелось перенестись к вам, абстрагироваться от всех этих передряг и переживаний. Каждый день для меня стал мучительно долог. Я мечтаю о том лучезарном дне, когда придется вздохнуть свободно. Много дней тяжелых и напряженных нам всем придется перенести и, почем знать, дождусь ли я дня разгрома немецких гадов, а также возврата домой. У меня на душе что-то меркнет надежда на скорый исход всей этой мучительной борьбы. События на юге тебе, конечно, известны. Но это наступление немцев их должно окончательно подорвать и обескровить. Скорее бы союзники открыли второй фронт. Это для нас сейчас много значит. Болтают до потери сознания, а ничего реального не видно. Я страстно желаю скорейшего разгрома немцев. Бить эту нечисть и уничтожать физически. А пока конца еще не видно.

7 сентября 1942 г.

Я тебя и Леночку часто вижу во сне. Особенно ярко видел тебя сегодня. Острое чувство одиночества меня гнетет, да боль разлуки с тобой и детьми не дает покоя. Эти периоды, когда нахлынут воспоминания о прошлых днях, поднимают далекие прошедшие дни — и становится больно и тоскливо на душе. Война, война! Как много она приносит горя всем! Как погано на душе. Я сам не узнаю себя. Со мной творится что-то неладное. Происходит какая-то глубокая внутренняя работа, незаметная для глаз, но определяющая ход мысли своего «я». Мне бы так хотелось сейчас работы над книгой в тихие ночные часы, под мягким светом настольной лампы. Но надо разбить эту погань, этот холодный бронированный кулак. Иначе ведь нам, русским, смерть, рабство и позорное прозябание, подобью каким-то тварям. Этого не может быть и никогда не будет. Нас нельзя победить. Мы не можем быть рабами. Кругом меня исторические места, так много говорящие нам, русским, своими именами. Они так близки для сердца каждого русского! И гневом горячим оно обливается, когда видишь своими глазами нанесенные раны этим дорогим местам. Хочется стереть с земли эту сволочь, бить и бить их до полного физического уничтожения. Это и делаем мы изо дня в день.

18 сентября 1942 г.

Милая моя! В дни суровых испытаний, которые мне приходится переносить в условиях сложной боевой обстановки, когда ежедневно приходится терять своих соратников либо на время, либо навсегда, родное, искреннее, ласковое слово особенно дорого и доходит до глубоких, струн человеческого «я».

Милые птенчики, как мне хочется вас приголубить, приласкать; прижать к своей груди эти маленькие нежные тельца, такие родные и близкие мне. Ради их счастья и покойного сна в глубоких кроватках я готов переносить еще большие испытания. Пусть будет тих и радостен их безмятежный сон. Резвитесь и играйте, не зная забот и горя, мои дорогие. У ваших изголовий незримо витает моя дума о вас. И забота моя сохранит вас в минуту невзгоды. Растите умными, хорошими, нежными, чуткими и человечными детьми.

Вчера под обстрелом минами я со своим связным вытащил из болота тяжелораненого бойца, перевязал его раны, вынес на дорогу, сдал четверым бойцам, а они понесли его на ПМП.

20 сентября 1942 г.

Дорогая моя Люсик! Сейчас глухая, темная ночь. Мои соратники спят, сильно всхрапывая. На убогом самодельном столике коптящая коптилка бросает дрожащий колеблющийся свет. На столе землянки молчит полевой телефон. Входное отверстие завешено старым брезентом, за ним осенняя ночь, собирающийся дождь и приглушенный разговор часовых. Где-то вблизи перекатывающийся гул взрывов периодически то усиливается, то замолкает. Вокруг взвиваются ракеты, белые, зеленые, красные. Они на миг освещают голубые скелеты исковерканных деревьев. И снова темная пелена ночи скрывает все окружающее.

Вот уже двенадцатые сутки идут активные боевые действия. Наше соединение выполняет свою работу. На какой период нас хватит, трудно сказать. Участок, где мы действуем, – весьма важен. Он хорошо укреплен немцами. Они ожесточенно сопротивляются, умело используя естественные условия. Последние дни стояла канонада. Немцы сбросили тысячи бомб всяких калибров с самолетов. Иногда самолет сбрасывал их 36 – 42 штуки! По лесу разносится оглушительный треск. Барабанная перепонка уха перенапрягалась. Обильно рвались мины, и ухали рвущиеся снаряды дальнобойной артиллерии. Все это сопровождается сухой, переливчатой трелью пулеметных и автоматных очередей. Так продолжается, с некоторыми перерывами, уже двенадцатые сутки.

Несколько дней назад наш наблюдательный пункт подвергся интенсивному артиллерийскому налету. Он был в лесу среди толстых деревьев.

Я во время налета был в землянке одного из отделов. Налет длился 90 минут. Нас обстреливали тяжелыми снарядами и минами. Участок леса стал голым. Ветвей у 85 % деревьев не стало, остались лишь голые исковерканные стволы, земля была вспахана снарядами. Деревья, ветки, клочья одежды и того, что раньше было человеком, перемешалось от прямого попадания в один из блиндажей. Осталась яма да на ветвях случайно уцелевшего дерева лохмотья гимнастерки и кишки двух бойцов. В итоге — трое убито и пятеро ранено, а снарядов было выпущено не менее трехсот штук! Весь район наблюдательного пункта заволокло дымом. Видеть в трех-пяти шагах ничего было нельзя. Дым пороха, фонтаны земли с осколками снарядов и обломками деревьев дополняли картину. Мы все облегченно вздыхали после очередного разрыва и, сжавшись, ожидали очередного.

26 сентября 1942 г.

Дорогая Люсик! Не беспокойся о задержке в письмах, так как обстоятельства несколько изменились. Будь здорова. Береги детей и себя. Пиши чаще. Твои письма для меня очень дороги. Целую тебя и детей. Твой Федя и папа.

Источник:  Синявино, осень сорок второго: сб. воспоминаний участников Синявинской наступательной операции. – СПб., 2005.