Битва в Крыму

Сухая боевая сводка авиаполка: общий налет за ноябрь и декабрь 1943 года – 122 боевых вылета, или 128 часов 45 минут в воздухе. Сброшено: 24400 кг бомб, 67 тыс. листовок и 56 мешков с грузом в Эльтиген. Вызвано 22 сильных взрыва с повторными взрывами на месте бомбометания. И подпись – начальник штаба 46-й Гв. НБАП капитан Ракобольская…

Ну и погодка зимой на Тамани! То дуют пронизывающие ветры, то сыплет снег, то льют обложные дожди. Аэродром совсем размыло. Он превратился в нечто вроде корыта, наполненного черным чавкающим тестом. К самолетам еле пробиваешься. Грязь настолько клейка и прилипчива, что через шаг–два сапоги становятся настоящими гирями-пудовиками. Ноги постоянно мокрые. Машинам, как и людям, тоже нелегко. Они барахтаются в грязи. Тяжелые комья высоко подпрыгивают из-под колес взлетающего самолета. Механики с ног валятся от усталости. Вооруженцы волоком подтаскивают к самолетам бомбы от машины-полуторки, безнадежно буксующей в грязи.

Холодно. Низкие, похожие на китов тучи бесконечной чередой тянутся по серому небу. Стелется густой промозглый туман. Полеты то и дело откладываются, но на аэродроме мы все находимся в боевой готовности. Часами торчим у командного пункта. Пока нет команды на взлет, все разговоры — вокруг моряков-десантников. У нас немало знакомых среди них – весь октябрь в Пересыпи стояла часть морской пехоты. Днем и ночью «морпехи» сколачивали плоты, конопатили старые лодки, обучались быстро грузить пулеметы на плоты и отплывать от берега. В одежде и с оружием ребята бросались в студеную воду и с криком «ура» штурмовали берег. Пока еще наш берег, а не Крымский…

Не остановит никакая сила
Девятый вал десантного броска.
Пусть бескозырку за борт ветром сдуло —
Земля родная крымская близка!

Но пока земля Крыма близка только для нас. За час с небольшим успеваем обернуться туда и обратно. А этим парням предстоит долгая переправа через Керченский пролив. Непростое это дело – пересечь пролив, чтобы захватить плацдарм на побережье.

Часто дули сильные ветры, и тогда разъяренный вихрь срывал с каменистой земли колючий песок и швырял его в воспаленные лица десантников. Шли проливные дожди, а раскинутые на высоком берегу палатки плохо защищали «морпехов». С оглушительным ревом вздыбленные волны обрушивались на берег, густая водяная пыль садилась на палатки. Ночи стояли безлунные. С моря плыли и плыли черно-фиолетовые тучи. Когда из-за непогоды наши полеты задерживались, мы приглашали десантников обсушиться.

Каждому известно: выполнение боевого задания – дело очень нелегкое. Но, пожалуй, мало кто знает, что еще тяжелее – ожидание вылета. Иногда оно длится час, иногда много часов подряд. Однако звучит команда – и самолет устремляется в небо!

Утром мы возвращались в поселок. Моряки уже были на ногах: проводили свои учения. Кто-то из нас предложил: «Знаете что, давайте все спиртное, что нам дают, отдадим морякам. Отогреются хоть!» Все охотно согласились. Теперь после полетов, проглотив наскоро свой завтрак, Аня, которую мы в шутку прозвали «морячкой», бежала на берег – отдать «огненную воду» десантникам.

Моряки ушли ночью, когда мы были в полетах. А на следующую ночь нам поставили задачу их поддерживать. Один за другим высаживались два десанта, форсируя пролив в самом широком месте, составлявшем 35 километров. Я смотрела с высоты полета на силуэты пылающих кораблей, и мне очень хотелось думать, что это горят фашистские. Весь пролив был высвечен трассами пуль, разрывами снарядов, осветительными авиабомбами.

Маломощный ПО-2 плелся в воздухе еле-еле. А так хотелось поскорее долететь до Крымского берега и вывести из строя хотя бы одно немецкое орудие. Поступали сведения, что морская пехота продвигается быстро. Вся авиация была нацелена на помощь десантникам.

Но не прошло и двух суток, как погода резко изменилась. Подул знаменитый своим подлым нравом ветер-бора. Уж если он разойдется, то вспучит воды не на сутки и даже не на неделю. Поднялся такой шторм, что море, казалось, не просто разбушевалось, а с воем перевернулось вверх тормашками. Бора валит с ног, сносит крыши, сшибает вагоны с рельсов. Ну, а что ж говорить о баркасах, сейнерах и прочей мелкой морской и речной «посудине», на которой высаживался наш десант… Немцы, воспользовавшись затяжной непогодой, подтягивали вплотную к Керчи авиацию и пустили на моряков-десантников танки. А отбиваться-то ребятам нечем: из-за шторма снабжение боеприпасами и продовольствием прекратилось. Тысячи моряков и пехотинцев, зажатых между Соленым и Чурубашским озерами, оказались в отчаянном положении. Сутками напролет сыпались на них снаряды, мины, бомбы, беспрерывно атаковали танки. Каждый клочок прибрежной земли стал огненным. А бора все лютовал, не прекращался, словно заключил с врагом подлую сделку. Летать было просто невозможно. Единственный выход – пробиваться по бурлящему морю. Но на Керченском полуострове немецких войск оставалось еще предостаточно. Враг открыл ураганный заградительный огонь. Горели катера, разлетались в щепки баржи, и солдаты бросались в ледяную воду, устремляясь вплавь к окутанному огнем и дымом Крымскому берегу. Яркие лучи света освещали пенящиеся волны и корабли. Мы всеми силами подавляли огонь вражеской артиллерии и уничтожали прожекторные установки гитлеровцев.

За 10 минут до высадки очередного десанта нам приказали перевести бомбовые удары в глубину вражеской обороны и на фланги. Темный берег светился короткими вспышками. Казалось, там неожиданно возникали костры и тут же рассыпались. Вздымались огромные огненные грибы-шапки, и в разные стороны летели раскаленные брызги.

Во второй половине ночи ветер усилился. Мощная кучевая облачность появилась на высоте всего в 500-600 метров. Видимость резко ухудшилась. Но даже в моросящем дожде открытая кабина ПО-2 казалась уютным и надежным убежищем по сравнению с тем, что творилось на море и на прибрежной полосе крымской земли.

На аэродроме то и дело слышались нетерпеливые голоса летчиц: «Бомбы!.. Бензин!.. Чего возитесь? Скорее!» А вооруженцы и авиамеханики и без этого крутились как заведенные. За 2-3 минуты успевали заправить и снарядить машину в очередной боевой рейс.

Нашим десантникам все же удалось намертво вцепиться в клочок керченской земли. Над ними бесконечно летали фашистские бомбардировщики, днем и ночью бушевал огонь. У немцев были, танки артиллерия крупного калибра, большое количество живой силы. В бои постоянно вводились свежие, хорошо вооруженные части. И все-таки наши парни держались, хотя у них не было ни танков, ни артиллерии, ни ощутимого подкрепления!

Мы летали до изнеможения: по 8-9 боевых вылетов в ночь – в тесной, открытой всем ветрам кабине, в огне и в непогоде. Выматывались, но отдохнуть и не помышляли. Да и кому бы в голову пришло такое, когда за проливом гибнут наши!

В начале ноября перед самыми полетами вдруг объявили, что состоится митинг. Весь личный состав построился на аэродроме. Комиссар полка Евдокия Яковлевна Рачкевич несколько минут молчала, а потом заговорила особенно горячо:

– Товарищи! В Эльтигене совсем плохо. Нет боеприпасов, нет еды, нет медикаментов. Проклятые фашисты блокировали десантников со всех сторон… Дорогие мои подруги! Вспомните тех парней, что стояли в нашем поселке. Они сейчас погибают, но крепко держат крымский клочок земли. Они не уйдут оттуда, пока живы. Мы должны им помочь любой ценой! Получен приказ – вместе с основной боевой работой доставлять в Эльтиген боеприпасы и продовольствие…

Глядя на лица своих подруг, я поняла, что агитировать никого не надо. Все были готовы лететь на самое трудное задание.

Слово взяла заместитель командира полка Амосова ответственная в эту ночь за полеты. Она сообщила, что на помощь десантникам уже вылетали штурмовики, но для сброса грузовых мешков у них слишком велика скорость, и многие грузы не попадают на плацдарм ограниченных размеров.

И еще она сказала, что на это задание пойдут только пилоты-«старики». Задача исключительно сложная: сбрасывать мешки придется с высоты не более 50 метров. Их надо положить на маленькую площадку под плотным огнем противника: гитлеровцы сосредоточили в районе Эльтигена 66 батарей зенитной артиллерии и 35 зенитно-пулеметных точек, вели огонь по самолетам с катеров, блокировавших десант с моря, и из всех видов пехотного оружия.

Наше командование решило применить тактику «расчистки»: две эскадрильи идут бомбить зенитные батареи, а две других летят сбрасывать груз десантникам. Самолеты взлетают с интервалом в одну-две минуты.

Мы только-только проложили и рассчитали маршрут, как подвезли мешки с грузом для десантников. Длинные, до трех метров, они были очень тяжелы и плохо обтекаемы. Каждый мешок обхвачен дубовыми досками и железными поясами. Я еще подумала, что называть эту громоздкую штуковину мешком можно лишь с очень большой натяжкой.

Майор Амосова распорядилась: «Первыми полетят командиры эскадрилий. Не рисковать! Если почувствуете, что оторваться трудно, взлет прекратить».

Когда я проверила крепление подвешенных мешков, меня вдруг обожгла мысль: упадут ли эти мешки куда нужно? Вдруг – к фашистам? Место, куда их надо сбросить, – узкая полоска земли у самого берега пролива, темная небольшая полоска со светлым зданием в центре. А чуть дальше – противник.

– Что зажурилась, штурман? – донесся до меня голос летчицы, уже сидящей в кабине. – Надевай пояс, да в поход!

Нина сердится, и я понимаю, что ее тоже мучает этот вопрос.

Залезаю в кабину. Ульяненко рулит на старт. С трудом отрываемся от земли. Вокруг шевелится серое месиво. Выше ста метров подниматься нельзя – попадем в сплошные облака, не увидим пролив, и будем тарахтеть до самого Севастополя. И низко лететь нельзя – зацепимся за землю, и щепок от нас не соберут. Напряжение такое, что мутнеет в глазах и во рту становится сухо.

Расчетное время истекло, а берега все нет. Продолжаем лететь в тумане. Ощущение такое, будто влезли в сырую, мрачную пещеру и выхода из нее нет. Самолет скрипит, трясется, грохочет, пробираясь сквозь набитые влагой облака.

Но где же все-таки берег? Его все нет и нет! Начинаю паниковать: куда нас несет? Может, не в ту сторону? Ну, пронеси, нечистая сила!

– Ты куда меня ведешь, Сусанин? – нетерпеливо спрашивает летчица. Мне хочется чертыхнуться, но, подавив в себе раздражение, я прошу Нину потерпеть.

– Где же он, проклятый?

– Что потеряла?

– Да берег же…

– Эх, будь он неладен, – насмешливо отзывается летчица.

– Снизимся. Поищем. Может, завалился куда?

Однако мне не до шуток, я до рези в глазах всматриваюсь вниз, ищу береговую линию. И наконец нахожу ее, сравниваю мысленно с картой и понимаю, что ветер занес нас гораздо южнее Эльтигена.

– Возьми северный курс, – прошу Ульяненко.

– А потом? – Нина сердится. Я молчу. Ответственность за точность вывода к цели лежит на штурмане, и командир вправе требовать, чтобы ее не «водили за нос».

– Ветер сильный. Отнес…

Летчица покачала головой и повела машину северным курсом. Я старалась не терять из вида береговую линию. Она то закрывалась пеленою тумана, то на миг освещалась звездами, поблескивавшими сквозь небольшие окна в облаках, то снова закрывалась низкими дождевыми тучами. Вдруг я увидела впереди настоящую пургу дыма, огня, взрывов. Берег, дома, траншеи – все стреляет нам навстречу. Я просто слепну от разноцветья вспышек.

– Вот он, Эльтиген. Поистине – «огненная земля»! – кричу летчице и прошу ее смотреть только на приборы.

Ох, как страшно промахнуться! Ульяненко, повинуясь моим командам, поворачивает машину, направляет ее к белому зданию, около которого надо положить мешки. Мои руки нащупывают в темноте кабины шарики-окончания тросовой проводки, за которые надо дернуть, чтобы открыть замки бомбодержателей. Уж очень мала площадка, куда надо сбросить груз!..

Бомбометание для меня уже стало привычным делом. Я так чувствовала траекторию падения бомб, что могла, соразмеряя высоту и скорость полета, положить бомбу рядом с движущейся по дороге машиной. Но сейчас под крылом висели не бомбы, а мешки Неуклюжие, похожие на бочки. Траектория их полета зависит от направления и скорости ветра. А сейчас какой ветер? Не определишь из-за дымов множественных пожаров. Но если фашисты откроют огонь, с таким грузом не сманеврируешь.

– Нин, повтори заход.

– Эх, шляпа! – ругнулась летчица, но я не обижаюсь, а прошу ее снизиться еще.

– Так бы и сказала сразу.

Идем на бреющем полете, почти планируем. Плавно, со снижением делаем разворот. Немцы не стреляют. Наверное, за гулом артстрельбы они не слышат шума нашего самолета. Свистит ветер в лентах-расчалках. Высота падает.

– Бросаю!

Самолет делает прыжок вверх: от такой тяжести освободился, так стал легок и послушен! Снизу мигнули огоньки. Значит, мешки попали туда, куда надо. С берега нас попугивают зенитки, но стреляют настильно, и потому их снаряды летят в «белый свет». Мы почти не маневрируем, боимся потерять устойчивость и свалиться в море. Оно в 20-30 метрах под нами – черное да свирепое…

С каждым полетом я становлюсь увереннее. И уже позволяю себе крикнуть еще слова привета: – Эй-ей! Держитесь! Лови воблу, полундра! А наша «морячка» Анна Бондарева, сбрасывая грузы, каждый раз объяснялась в любви десантникам:

– Эй, я люблю вас, полундра-а!..

И бросала им письма.

Погода не улучшалась. Все тот же острый, обжигающий ветер и взбаламученный до дна Керченский пролив. Летим низко. Видимость – хуже не придумаешь. Страшно при одной только мысли, что вот-вот зацепишь колесами за волну и… Нет, эти мысли старалась поскорее прогнать. А вот унять нервную дрожь было очень трудно.

Временами казалось, что мы летим в пустоте, что только мотор держит нас на весу, не дает сгинуть в снежном клубящемся потоке. Можно было вернуться, никто бы не осудил. Но как тут вернешься, когда только что, перед полетом, комиссар сказала, что сводки с Керченского полуострова ох какие неутешительные: немецкие танки зарылись в песок перед самым носом десантников и расстреливают морскую пехоту в упор. Командиров осталось мало, ротами командуют сержанты. Число раненых растет.

Наши мешки кажутся мне такими мизерными подачками! Я считаю каждую минуту, выгадываю, как сделать побольше вылетов. И, конечно же, все сомнения и тревоги оставляю на земле. Этой мудрости меня научила еще Дуся Носаль, которая успокаивала меня так: «Никакой фашист тебя не собьет и не сможет этого сделать. Ты, считай, вечная. Но если есть дурное предчувствие, лучше остаться на земле. Раз боишься, обязательно сшибут!»

Убили Дусю у Новороссийска… Осколок снаряда, пущенного с немецкого истребителя, попал в голову. Рефлекторно, уже мертвая, она убрала газ и «дала левую ногу». Машина ушла из поля зрения истребителя, спряталась в ночи. Управление взяла на себя штурман.

Погибла Дуся – вечная ей память! Она была лучшей летчицей полка, Героем Советского Союза.

 

Несмотря на все трудности, полеты в Эльтиген вызывали во мне радостное ощущение. Ведь нет ничего прекраснее в мире, чем добрая помощь человеку. Я уже свыклась со сложными метеоусловиями, с бреющим ночным полетом, с криками «Полундра!». Но всему на свете приходит конец.

– Эй! – закричали встречающие механики. – Которые «мешочники» – все на КП!

Подойдя к командному пункту, мы услышали дружный хохот и кокетливый голос Анки Бондаревой:

– А что? Разве это не счастье – быть женой сильного, смелого, доброго человека…

– Нет, вы только послушайте, – обращаясь ко мне и к Ульяненко, наперебой заговорили девчата, – о чем она только думает? Все о моряках да, о моряках… Опять десяток писем сбросила…

– Письма – это еще что! – засмеялась Нина Альцибеева. – Она сама чуть было не выпрыгнула вместе с грузовым мешком в Эльтиген…

– Говорят, любовь безумной может сделать!

– Нет, я голову не потеряю, – отозвалась Анка. – Только ведь обидно… вдруг погибнешь, а ни с кем не поцеловалась. Но не бойтесь: я любовь отложу…

– И правильно, – похвалила ее Мэри Авидзба. – Па-а-слушай, приезжай на Кавказ после войны. Ах, какая красота вокруг! А воздух? Его же пить можно, есть! А мужчины? Вай-вай-вай… Замуж выдам за самого красивого джигита… И опять взрыв хохота. После тяжелых, изматывающих физически и морально полетов людям бывают особенно необходимы вот такие легкие разговоры. Они отвлекают от отчаянного ожесточения. Подошла командир. Воцарилась тишина, хотя на лицах еще играли улыбки.

 – Наша задача, – четко сказала она, – бомбить Эльтиген!

– Как это, Господи… – прошептала я. – Ведь мы только что туда боеприпасы бросали. Что с десантом?..

Тревога, недоумение, боль – все это вмиг обрушилось на нас. Анка всхлипнула. Молча подошли к самолетам, взобрались в кабины и, не обмолвившись ни словом, взяли уже привычный нам курс.

– Нина, ну скажи хоть слово!..

Я не могла сдержаться: заплакать что ли, заорать? Эх, уткнуться бы в теплые мамины колени, как в детстве…

– Ну, чего ты? – отозвалась Нина. – Разве они – слабаки, наши парни? Прорвались они! Вот увидишь…

 А я думала о тех, кто не мог идти на прорыв. Кто остался прикрывать. Мне даже казалось, что я вижу их, истекающих кровью, с автоматами и пулеметами, прикрывающих товарищей своими жизнями. И видение это было просто невыносимым.

– Эй, штурман! Не психуй! Не то сами в море окажемся. Гляди в оба! Мы подходили к Эльтигену. Как отчетливо видно светлое здание! Это – школа, а у десантников – штаб, опорный пункт, госпиталь. Кто знает, что там сейчас… Чуть поодаль, с сопок, бьют орудия.

– Нин, я не могу бомбить по школе, хоть убей…

– Что предлагаешь?

– Ударим по орудиям.

Медленно ползет цель к заветной черте прицела. Молчим. Сбросить бомбы раньше нельзя, изменить режим полета тоже невозможно: бомбы не попадут в цель. А у нас к оккупантам большой счет!

Взрывные волны треплют самолет. Летчица прилагает невероятные усилия, чтобы удержать машину в горизонтальном полете. Наконец вот она, цель. Пора! Сбрасываю. Нина ныряет в облака, но я успеваю заметить сильный взрыв, а потом еще несколько. Одно орудие замолкло. Облака становятся сплошными. Какое-то время мы идем, не видя землю. Потом снижаемся. Я кручу головой. Наверняка, где-то здесь ходят истребители: подстерегают ПО-2. Смотреть надо в оба: истребители не зенитки – гореть начнешь раньше, чем их обнаружишь.

До утра били по огневым точкам. На рассвете возвратились на свой аэродром, в Пересыпь. Постепенно собираются все экипажи, но никто не спешит покинуть аэродром. Не хочется ни спать, ни есть, ни пить, ни говорить. Стоим молча у командного пункта и ждем командира полка. Она в штабе дивизии. Всем хочется поскорее узнать о судьбе десантников. Едва приземляется ее машина, бежим толпой навстречу. Нетерпеливо ждем, когда командир вылезет из кабины. Вопрос один: «Где десантники?»

Оказывается, Эльтигенский десант, воспользовавшись туманом, прорвал окружение в районе Чурубашского болота. Десантники совершили 22-километровый бросок в Керчь, захватили с тыла гору Митридат и уничтожили артиллерийские расчеты. В освобожденный порт подошли вызванные по радио мелкосидящие суда. На них часть десанта переправилась на Таманский берег.

Утром туман рассеялся, немцы окружили танками Митридат и стали расстреливать в упор оставшуюся там группу прикрытия. Командир полка Бершанская зачитала копию радиограммы, посланной с командного пункта десантников в штаб 4-й воздушной армии: «В районе Бочарного завода скопление противника. Вышлите авиацию для обработки этого района. Сбросьте груз…»

– Задание предстоит трудное! – сурово сказала она. И опять замелькали ночи в огне – по 9-10 часов в воздухе. Опять кричим: «Эй, полундра!.. Парни, держитесь! Мы – с вами!»

Источник: Слава, обретенная в боях. Автор составитель — М.З. Богомолова. «Атлантида — XXI век». 2001 г.